ых бродячих псов, не пропустивших ни одной драки. Мне и самой он противен. В общем, лишний раз хвостом не виляю, извини, держусь спокойно, без выражения чувств. Но всё же, хвост не спрятать, не могу же я постоянно напротив тебя сидеть, в глаза заглядывать, словно заискиваю перед тобой, мне и бочком к тебе повернуться хочется, и гавкнуть хоть разок, в конце концов. А тут сразу он – хвост плешивый, и вся правда, замурованная в душе, как в темнице, наружу рвётся. Взглянешь на него – паспорт показывать не надо, и так понятно, потрёпанная я псина, видавшая ещё твою бабушку.
Вот только не надо меня жалеть! Слышишь? И слёзы, слёзы утри. Бабушку жалко, понимаю. А меня, меня не жалко тебе? Ведь я знать не знала твоей бабушки, мне от роду лет пять или шесть. А что такое шесть лет для собаки? Тьфу, ерунда! Вот, посмотри на мой язык. Что скажешь? Сухой? Вот именно сухой, а всё почему? Не от старости, от болезни высох. Она пожирает меня изнутри, словно червь, особенно ненасытна она по ночам. Тоска! Самый тяжкий недуг преданного пса. Ах, ты не знал об этом? Да что ты вообще знаешь о жизни собачьей?
А я тебе расскажу о ней, как умею, по-собачьи, и пусть мои слова, полные отчаяния и страдания, подобно последнему крику утопающего матроса, врежутся в твои уши, а если вдруг так случится, что рассказчик из меня получился недурной, даст Бог и в самое сердце.
Человек за бортом умеет плавать, море взрастило его как сына, в воде он бесстрашен и чересчур уверен в себе, но если ноги его стянуть верёвкой, а к её концу привязать тяжёлый булыжник, как ни старайся, одному ему не справиться со стихией. Нужна сила, изворотливый ум другого, зачастую лучше постороннего человека. Найдётся ли среди членов команды матрос, обладающий подобными, далеко нередкими качествами? Конечно, и не один. Да только на корабле все свои, нечужие друг другу люди, поэтому и не чувствуют угрозы, нависшей над головой брата. Они привыкли замечать лишь то, что на поверхности, думать только о том, что существует, вне всякого сомнения. На самом же деле в глубине скрыто много больше, чем им кажется. Они уверены, что их товарищ и не тонет вовсе, а забавы ради решил народ напугать, вот и разыгрывает трагедию как на сцене в театре. Шутник он и есть шутник, в море и на суше, в беде и в радости. Нет ему ни веры, ни жалости. И только, когда он полностью уйдёт под воду и не вынырнет через пару минут, на лицах моряков, всё это время спокойно наблюдавших за предсмертными муками, впервые появится выражение полной растерянности, а некоторые, самые опытные из них уже понимают, что жестоко ошиблись, но человека не вернуть, слишком поздно.
Был у меня хозяин Ромка – мальчишка добрый, тихий. Я ещё щенком слепым ползала по полу, а он уже любил меня, просто потому что я есть. А когда подросла – другом его стала: команды выполнять научилась, в мяч играть с ним по вечерам, словом узнала, что такое счастье, и с чем его едят. Собачье счастье – это когда ты нужен. Ну, а едят его, конечно, с сосиской. Ромка сосисками меня баловал, каждый вечер после игры в мяч, украдкой от родителей, приносил мне одну или две. Как же я радовалась: хвостом виляла, на задние лапы вставала. Тогда-то он и переименовал меня из Стрелы в Сосиску. Нелепая для собаки кличка, а мне нравилась. Родители у него строгие были, на вид оба высокие, худые, с ввалившимися щеками: сосиски они не ели. Мне пожалеть их хотелось, а не играть с ними в мяч, оттого и не любила. Это всё, что я могла сказать о них в те далёкие дни. Как я поняла позже, внешность говорит о многом: о чистоплотности внутренней, отказе от излишеств, твёрдости в убеждениях. Но в то время я ещё не догадывалась об этом, возможно, по причине своей собачьей неопытности или, возможно, природной глупости. В общем, я, как те матросы с корабля, видела только внешнюю оболочку, и если наружность человека мне не нравилась – бежала без оглядки, будто всё знала о нём. Именно такое чувство у меня возникло к Ромкиным родителям: освободиться, спастись от чего-то, сама не знала от чего, иначе возьмут за горло, придушат.
Мы с Ромкой были лучшими друзьями: других друзей, кроме меня, у него не было. Большую часть времени он проводил дома, и только по выходным дням мы гуляли в парке под присмотром родителей. На детской площадке он мало общался со сверстниками и вовсе не потому, что ему было не интересно с ними играть, как мне казалось, его останавливал взгляд родителей, причём я видела, что они откровенно боялись за него и вместе с тем мучились, пытаясь скрыть от людей свой страх. Если бы не он – я бы точно убежала от них. Но когда последнее готова отдать за мальчишку, когда луна не в помощь, еда не в радость – разве можно жить без него? Я не могла его оставить, понимаешь? А прошло время, он оставил меня.
Помню, сидела как-то раз ночью на крыльце, смотрела на небо. Вдруг вижу, комета летит, хвост у неё длинный белый, как у соседской собаки. Через доли секунды она скрылась, должно быть, упала где-то в лесу, недалеко от нашего дома. Я вскочила, хотела бежать за ней, но тут цепь натянулась, ошейник шею сдавил – не пускают меня, так дёрнулась я ещё пару раз, да и легла на пол, поскулила немного и заснула. Утром Ромка вышел на крыльцо, по шее меня потрепал, с цепи снял и палку мне кинул. Как положено верному псу, я сразу за палкой бросилась, в зубах её несу и думаю, что палка, конечно, хорошо, но комета всё же кому-то другому досталась: кто на воле живёт, а не на привязи сидит, кто не на поводке гуляет и лапу подавать не