Но я прибыла не за этим.
Фейрли изменилась в лице, став серьёзнее, достала из длинного рукава спрятанную в потайном кармане потрёпанную карту и показала Люту движение мистического красного тумана…
В это время чумазый мальчик с женским прозвищем Бонни, встретившийся взглядом с хранительницей города Фейрвилль, добрался до дома, зашёл в свою комнату, похожую на маленькую каморку, и попрощался с невидимыми друзьями. Сев на грязный пол, он стал копаться в старых, потрепанных коробках и нашел наконец любимую и единственную деревянную игрушку – милого ослика, не так давно подаренного бабушкой, с которой он до сих пор жил, очень обрадовался находке и, отряхнув игрушку от пыли, гордо выставил на подоконник. Бонни показалось, что ослик повел глазами и посмотрел в окно, но он тут же одернул себя и, собрав коробки в ряд, встал с пола и вновь позвал невидимых друзей.
«Бумеранг»
Сквозь вечернюю мглу можно было рассмотреть лишь блёклый свет из окон домов и уличных фонарей.
Тайной окутанный, Лютевилль возбуждённо затаил дыхание в ожидании знаменитого маэстро, который в это время уже медленно въезжал в город в расписной карете, взмахивая на поворотах длинными светлыми волосами и периодически постукивая музыкальными пальцами по твёрдым поверхностям. Его шальные глаза светились, зрачки были расширены, и мистер Роквелл мечтательно рисовал в воображении образы местных юных чаровниц и замужних дам, пытаясь рассмотреть сквозь окна кареты спрятанные под головными уборами лица встречных женщин, облепляющих карету, как снежные завалы.
Великий и молодой скрипач, покоритель женских сердец, желанный красавец с сомнительной репутацией Казановы и карточного игрока, с третьей попытки добрался до Лютевилля, несмотря на отговоры импресарио.
Расклеенные на столбах города афиши с анонсом его долгожданного выступления в «Театре Грёз» доводили красоток до исступления. И вот уже, бесцеремонно толкаясь, они, подрагивая от холода, пробивались сквозь молочную мглу к мотелю, чтобы попытаться попасть внутрь и вычислить апартаменты маэстро.
Вдоволь насладившись уличным гулом, Роквелл опрокинул терпкий напиток одним махом, поморщился с довольной ухмылкой и, натерев смычок канифолью, взял в руки инструмент. Сыграв четверть концерта в страстном порыве, увлечённый любимой музыкой и самим собой, он распахнул окно и высунулся наружу.
Необузданная истерия не заставила себя долго ждать, и Роквелл, не закрывая окна до конца, исполнил для своих поклонниц ещё несколько длинных произведений. Подступала ночь, скрипка, раздирающая души, умолкла. Когда он снова выглянул из окна, на его глазах один за другим погасли фонари. Крики у ворот стихли, и он позвонил импресарио для личного разговора, после чего омылся и быстро уснул.
На следующий день, в субботу, после полуденной сухой мерзлоты и по прошествии ошеломительного выступления, разгорячённый и уставший