образом, одно и то же дерьмо проплачивали дважды. Там говорилось ещё, что есть деревни, где всем миром собирают ему складчину-братчину. Но это был явный перебор. Заканчивалась писанина безответным вопросом: «Кто же он, наш герой? Ловкий рвач или Робин Гуд, ещё не облагороженный легендой?»
Автором сочинения был Вовка Медунов, год назад окончивший ЛГУ и вернувшийся в Мельну с дипломом журналиста и гонором столичного ерша. Лично я, прочитав фельетон, Медунова пожалел – Андрей никому бы такого не спустил, хоть в разговорах под «баклановку» всегда ратовал за гласность. Скандала ждали многие, но только ничего такого не случилось, а случилось вот что.
Однажды мы сидели с Горлоедовым под кустом на берегу Ивницы и пили на его щедроты приобретённый винтовой кубинский ром. Было жарко, мы сняли рубашки и загодя остудили бутылку в речной воде. Андрей достал из сумки газетный свёрток, выудил оттуда нарезанный хлеб и четыре крепеньких солёных огурца, потом расправил газету, и я увидел, что это тот самый «брехунок» с «Робин Гудом из спецтранса». Ну, я и говорю, что, мол, иной бы такую памятку под стеклом держал, чтоб не пылилась, – не всякого, поди, прославят печатным словом, пусть и безымянно. И так ведь всем понятно, о ком речь.
– Да, – говорю, – одну памятку под стекло, а другую – пасквилянту под глаз, чтоб за правило держал: себя блюди – на ближнего не дуди.
Горлоедов ухмыльнулся, но ответил не сразу, вначале отхлебнул рому из жестяного стаканчика и смачно закусил пупырчатым огурцом.
– По справедливости, не Медунова вздрючить следует, – наконец сказал он, встряхивая пачку «Беломора». – Как думаешь, от кого он наколку получил? Не сам же он в цистерне сидел. – Андрей и мне протянул полный стаканчик. – Я как до складчины-братчины дошёл, сразу понял, откуда сифонит. Складчину я только одному человеку для красного словца сочинил.
И тут я догадался.
Потом мы выпили вдогонку и занюхали горбушкой. Речка подёрнулась чешуйчатой рябью, над ней замирали стрекозы и макали хвосты в воду. Мы сидели в тени посреди лета и очень друг друга понимали – даже молчать было не скучно. А может, Горлоедов что-то ещё про себя берег, но по нему было не понять.
– И в какую сторону ты теперь думаешь? – спросил я.
– А в такую, что если я Надьке это с рук спущу, то и Медунова не трону.
– Справедливо.
– Труб-ба дело! – Андрей снова налил. – Да по мне, что в шапку плевать, что «брехунок» полистывать – печали мало. Фельетон – не факт, а пустая фантазия, за неё меня ногтем не прищемишь. Пусть только премией обнесут – год будут искать на дерьмовоз охотника!
– Да, – согласился я. – Ты санитар скворечников, тебя нельзя лишать премии.
И мы опять выпили. Потом он говорил, что, мол, за карман свой не дрожит, у той же Хлопиной он ни в жизнь без подмазки пальцем не пошевелит, так что не опустеет рука берущего и нет у него на этот предмет никакой головной боли. Слушать Горлоедова было приятно, и, чтобы дать ход его вдохновению, я спросил:
– Что же ты печальный, раз тебе по барабану?
– Я не печальный,