Приехал я туда примерно через пару часов, как бабу Таню и отца привезли на скорой. Её осмотрели специалисты, затем помыли, переодели, сделали уколы и она уснула. Отец разместился в гостевом блоке рядом с палатой своей мамы. Когда я открыл дверь, он лежал на кровати поверх одеяла и плакал. Неприятная картина, мне было страшно жалко его, но я не стал успокаивать, прижимать рано поседевшую голову отца к груди, а довольно твёрдо сказал:
– Пап, успокойся. Я не звонил тебе, не тревожил и не вызывал по ночам, когда у бабы Тани были обострения и жуткие боли. Искал выход, иногда мне помогал Бобо Константинович, присылал медика из частной клиники, бабушке вводили обезболивающие и мы продолжали тихо – мирно жить… Ты же знаешь: чему быть, того не миновать. Но лечащий врач мне сказал, что болезнь может уснуть, только не надо провоцировать её, люди в старости десяток и больше лет живут в таком состоянии. Я знаю, что Бобо определил её в лучшую клинику, деньги на лечение – есть, это я тебе гарантирую. А мне сегодня ночью надо лететь на Север, принимать компанию по разведке полезных ископаемых, там скончался председатель совета директоров… Сотни людей, буровые суда, вспомогательный флот, базы по всему побережью океана… И вот контрольный пакет акций – теперь у меня. Понимаешь, пап? Это наше будущее, моя жизнь, которую завещал дедушка Коля.
– Боже мой, боже… – забормотал отец, – что я буду без тебя делать, сын?
– Жить, пап, вдвоём с твоей мамой, в знакомой квартире, помогать ей, ухаживать… Да полно, если встанет на ноги, а бабуля всё сделает, чтобы это случилось, то ещё будет за тобой ухаживать. Дашку притащи сюда, пусть в мою школу переведётся, лучшая языковая, не хило закончить такую, а? И будет всем вам счастье, – я улыбался, что нельзя было сказать об отце.
Мне был неприятен разговор в подобном тоне, но я специально допустил такую фамильярность. "Так раскисать, струсить перед болезнью, – думал я, обвиняя отца в безволии, правда, злости на него не было, я знал, как он любит свою маму, – и в то же время – за последний год они вдвоём с моей матерью только раз зашли к бабе Тане, через два дня после её дня рождения". Я перестал с ними разговаривать, повод для молчания был хорошим: готовлюсь к экзаменам, не до бирюлек. Думаю, отец понял причину такого охлаждения к нему, мучился, но боялся заговорить первым, объясниться. Да и что он мог сказать? Что у него кончаются деньги, которые мы когда-то, после разговора с Бобо Константиновичем, поделили поровну? Что ему скоро не на что будет жить, кормить-учить Дашку, обслуживать нашу маму с её закидонами? Что надо, наконец, принимать мужские решения? Я говорил ему о немецком банке, в который компания определила мою половину денег, только с процентов по вкладу мне с бабушкой хватало на приличную жизнь. Он никого не хотел слушать… Но это – его проблемы, взрослого человека, отца семейства.
Вышел из гостевого блока, попал в царство полутеней и полутонов: на большущей сине-белой кровати лежала маленькая старушка, прикреплённая к капельнице, над её головой стрекотал аппарат, белая