знают, как с этим управиться, не бросая на алтарь войны своих подданных, успокоив всех начиная с самых низов. Вот увидите, через год-другой мы будем вновь торговать и ездить друг к другу в гости.
Он стоит неподвижно, охваченный злобой. Как хочется кричать! Рассказать взахлёб, как чудовищно они заблуждаются! Внутри него так громко, возражения мечутся по разуму, нужно, нужно обо всём рассказать! Но он не может пошевелиться, кажется, он застыл, как те маки в вазе. От подавленного крика у него крутит живот. Он отворачивается, с трудом дышит.
Его внимание привлекает молодая гостья, стоящая в дальнем конце зала, и он успокаивается, отвлёкшись. Он знает её, только не может вспомнить, откуда. Он видит её так близко, хотя она стоит далеко от него. У неё тёмные, аккуратно уложенные волосы, и ни одной пряди не позволено выбиться из причёски. Он знает её серые глаза с густыми ресницами, острые скулы, тонкие руки. Он убеждён, что её линия рта ему неприятна, как и вся она целиком. Ему не по нраву эта девушка, в том нет никаких сомнений.
– Конмаэл! – Гай Блажевский возникает рядом с ним, и вот уже темноволосая гостья стоит поблизости. Теперь, на расстоянии вытянутой руки, он плохо видит её, но знает все её черты.
– Позвольте представить вам Шивон Коттон, мою племянницу. Шивон, этот молодой господин – Конмаэл Форальберг, сын Альберта, промышленника и моего давнего друга.
– Рад знакомству, госпожа Коттон.
Он хочет отвернуться, но кланяется и улыбается.
– Надеюсь в скором будущем также испытать радость от знакомства с вами, господин Форальберг.
Её голос обволакивает. Он будто мерцает светом звёзд, но слова её так же холодны, как те небесные светила для всех, кто смотрит на них с земли.
– Уверен, это будущее предельно близко.
Она не слушает его, скучающе глядя в сторону.
И вот все гости за столом. На затравку подают закуски, потом суп-пюре с дичью и лимонными клёцками. Присутствующие как будто снова начинают толковать о войне. Фаршированный тетерев прилетает следом и, насытив животы, убеждает гостей в неразумности применения оружия. А он, Форальберг, чувствует острый голод, на него наводит панику невозможность отведать хоть кусочек. Его руки не смеют поднять нож и вилку, он сидит неподвижно, касаясь ровной спинки стула. Десерт, фисташковое бланманже, сводит на нет все беспокойные дискуссии. Люди возвращаются в зал, сытые и несколько ленивые. Обед расставил все точки зрения по местам, велел им сидеть тихо и вести себя прилично. Но Конмаэл ничуть не насытился, будто все эти блюда были приготовлены не для него.
Он встаёт у пианино, проводит рукой по крышке. Она сверкает лаком, и он знает, что должен ощущать гладкий холод от этого прикосновения.
– Вы играете?
Шивон стоит рядом с ним.
– Нет, госпожа Коттон, музыку я создавать не умею.
– Что же вы умеете?
Она поднимает крышку пианино и начинает небрежно перебирать клавиши. Раздаются глубокие медленные аккорды.