уловил он желание о чём-то попросить. – И никогда больше не лезь ко мне с ходатайствами. Диалог лишь тогда уместен, когда в сути его нет причинно-следственной связи. Остальное – протокол. Допроса, собрания, переговоров, обвинения – да хоть бутерброда. Поэтому давай сразу договоримся не пошлить. Тем более, к нашему великому счастью, этикет не подвластен трактованию. Единственное, что не имеет оттенков и степеней. Никакой первозданной новомодной истины с наганом или даже топором в руке: либо ты вежлив, либо нет. По-другому у нас не бывает. Желание хамить – не более чем проецирование глубоко засевшего страха, тут такое понимают даже дети.
А никто и не говорил, что будет легко, – едва ли уже не огрызаясь, он, паче чаяния, решил, по-видимому, острастки ради, оно же дисциплины для, порвать мысль на части. Этим демонстрируя, следовательно, глубину и силу ярости, как-никак, своего гнева. – Вопрос цены всегда для слабых – в твоей профессии ли этого не знать. Где-то здесь мы и побредём. Между записками путешественника и запиской самоубийцы. Если свобода – это потребность, добьёшься её и в борделе, тогда к чему темнить или, наоборот, притворно восхищаться. Соблазн немыслим без потери, а то, кто знает, и без разочарования. Ничего не обещать, значит единственно быть честным. Поэтому – on board.
На борт прошу иначе,
Да не пугайся, милая Она,
Не будет он яхтсменом, в вате
Отменно сахарной скорей изобразили б мы слона.
Что за напасть, в самом деле, никак нельзя обойтись без штампов. Нет, я понимаю, – звучной тональности голос ненадолго сменился яростным шёпотом, – о чём говорю. Боязнь штампов – первейший штамп и есть. Всё будет. Не надо только передёргивать и трястись от страха на каждом повороте. Глупо жить ожиданием жизни. Твоя – уже полна, до краёв и до окраин, как наша общая сейчас родина. Дальше – лишь пустота предсказуемости и рутина. Обитать в раю, где облазил все кущи до последнего малинника, скучно. Требуется долить. Для начала хотя бы в полупустой стакан. Нет, лучше бокал. Почему? И сам пока не ощущаю. Засим до поры прощаюсь, кого-то ждёт работа.
Телефон действительно зазвонил. «К обедне, – удачно пошутила Натаха, – объявлялся полный сбор, он же смотр. Заявлено присутствие Михал Потапыча», – объяснила юмористка.
О настоящем имени его традиционно не распространялись, притом что госслужащего в нём выдавало всё. «Высшего звена», – любили добавить коллеги, испытывавшие к нему странный калейдоскоп чувств, замешанный на неистребимой жадности, страхе, благоговении и где-то, пожалуй, тоске по мудрому, состоявшемуся – иначе говоря, властному, родителю. Отцу. Их большинство вышло из семей-одиночек – пожалуй, единственное, что характерно ремеслу, остальные пути в профессию неисповедимы. Отсюда же известный факт: отставные дамы не испытывают тяги к мальчикам, куда очевиднее их прельщает возраст и основательность. Пусть в ущерб либидо, которого, справедливости ради, в их многогрешной судьбе и без того через край. Причём в прошедшем