палась среди ночи в холодном поту с крикам: «Нет! Не отдам! Это мой сын!» В моих ночных кошмарах архангелы Норгеша настигали нас и забирали Ладислава себе. Долгие и выматывающие три недели донтрийцы гнали своих скакунов, чувствуя погоню норгешских магов, и лишь через некоторое время после пересечения границы между государствами напряжение в нашем отряде стало постепенно спадать. Я выдохнула.
После вспышки гнева на опушке леса князь Валерн никак не показывал, что относится ко мне негативно. Да и о том, что я стала свидетельницей их драки, догадывался лишь Винсент, но он ни разу не возвращался в наших разговорах к той драке. Если бы я не знала, что князь Валерн хладнокровно заманил ирриса младшего брата в капкан, рассчитывая на то, что Вольный Ветер от болевого шока не даст мне подойти к себе и зашибёт копытом, я бы вполне могла подумать, что князь относится ко мне нейтрально.
Мне было действительно непонятно, почему Валерн так сходу меня невзлюбил. Конечно, я догадывалась, что лорд Тандэр наверняка придумал обо мне ни одну грязную сплетню, а ещё масла в огонь подлило то, что я сама вызвалась зашить его младшего брата, но, тем не менее, я не понимала, почему он так сильно хотел от меня избавиться. Старший князь всю дорогу оставался сосредоточенным и молчаливым, на меня с Ладиславом демонстративно не обращая внимания.
Что касается остальных донтрийцев, то они в принципе казались мне сверхлюдьми: мало спали, сохраняли на лице бесстрастное выражение, переговаривались только по делу, двигались практически бесшумно и умудрялись выглядеть безупречно даже в полевых условиях. Ещё ни одного из воинов я не видела сгорбленным, уставшим или жалующимся на жизнь, при том, что в отличие от меня донтрийцы постоянно держали при себе колчаны со стрелами и несколько клинков, а по ночам выставляли дозорных.
Пока я по десять часов в день тряслась в седле на спине ирриса позади Винсента, у меня было много времени, чтобы всё тщательно обдумать. Я понимала, что для налаживания отношений с людьми в новой стране мне в первую очередь понадобится знание языка, а потому попросила младшего князя мне помочь. Пару раз Винсент отшучивался, что из него плохой учитель, но потом всё-таки согласился преподавать мне родной язык. На всех коротких остановках, а также утром после побудки и вечером перед сном он показывал пальцем на различные предметы и говорил их названия, а я послушно повторяла. Возможно, сказались мои знания английского и французского, возможно, свою роль сыграло то, что наши занятия больше походили на то, как осваивает речь ребёнок, но за каких-то три недели я стала понимать многое из речи воинов.
За время поездки у Славика вылезло четыре зуба, и я стала приучать его к еде с чайной ложки. Конечно, рановато, но на Земле некоторые дети в этом возрасте уже едят с ложки, и я решила, почему бы и не попробовать? Кондитерский шприц я также смогла выпросить у повара в первую же остановку в обмен на то, что показала, как можно промолоть овсяную кашу дважды через кофемолку, чтобы она усваивалась грудничком. Как выяснилось, у молодого повара «Усталого путника» только-только родилась недоношенная дочь, и она очень плохо брала грудь, а как следствие, всё время заливалась ночью плачем, и жена не знала, что делать. Признательность повара не знала границ, и он щедро дал мне и кондитерский шприц, и целый мешок мелко промолотой овсяной каши.
Для суровых донтрийских воинов, как я поняла, стало откровенным шоком, когда они осознали, что я не являюсь кормилицей Ладислава. Конечно, вопросов вроде: «А как же ты тогда подошла к Вольному Ветру?» – не последовало, но судя по высоко поднятым бровям и быстрому обмену взглядами, который они себе впервые позволили при мне, это свидетельствовало об их неподдельном удивлении. Я мало-помалу стала привыкать к их надменно-холодным ничего не выражающим лицам и ловить мельчайшие изменения мимики. Мне даже стало казаться, что с того вечера, как воины увидели, что я кормлю Славика из шприца или с ложки, адресованные мне взгляды перестали быть настолько хмурыми. Они любезно помогали мне спешиться, вежливо придерживали поводья ирриса, если требовалось, и даже уступали лучшие комнаты в подворьях, разумеется, после принцессы. Но, тем не менее, я несколько раз обращала внимание на напряжённость их поз, которая удивительным образом сочеталась с подчёркнутой вежливостью. Такое отношение мне казалось странным, но его причину я понять не могла практически до самого конца нашей поездки.
В пути изредка я ловила на себе косые взгляды принцессы Лиланинэль, но всякий раз она делала вид, что смотрит вообще не на меня, а на дорогу или на Винсента. Она являлась ещё совсем юной барышней по меркам донтрийцев, и ей сложнее всего было скрывать свои эмоции и не выказывать откровенного любопытства к моей персоне.
На одном из привалов я отошла с малышом к лесному озеру, чтобы освежиться. Мы почти весь день передвигались на скакунах, в результате чего у меня страшно гудели ноги и поясница, а постоялые дворы после пересечения границы Норгеша и Донтрия встречались реже и реже. Я опустила Ладислава на траву, и мальчик заинтересовался яркой бабочкой, севшей на изумительный оранжевый цветок. Я же закатала узкие тёмно-зелёные штаны, которыми со мной щедро поделился Винсент, и встала на песчаное дно водоёма. Страшно хотелось искупаться в озере, промыть