эту власть пришлось дорого заплатить».
Это был тот мягкий и тихий час, какие бывают только в осенние вечера, когда запах догорающего костра смешивается с соленым запахом моря и на мгновение листья перестают опадать, точно застыв в испуге. Слышны были лишь наши шаги да шуршание листвы по асфальту, мокрому от недолгого дождя, барабанившего по башенным часам, пока Аннабел смотрела нам вслед.
Спустившись с лестницы, Робин раскурила сигарету и протянула ее мне. Мы стояли под арками и курили в ожидании остальных, чьи шаги глухо доносились с верхних лестничных пролетов. Когда они наконец спустились, я последовала за всей троицей по длинной подъездной дорожке в сторону (как я считала) автобусной остановки. Там я остановилась, всматриваясь в выцветшее расписание. Робин оглянулась и удивленно вздернула брови.
– Ты что, не идешь? – спросила она, поглядывая на стоявших рядом Алекс и Грейс.
– Куда? – спросила я, замирая от счастья. «Только не дергайся», – скомандовала я себе, словно сама понимала, что это значит.
– В церковь, – сказала она, всем своим видом показывая, что это и без слов ясно.
Мы шли пустыми полями, мимо старого моста, перепрыгивая через рельсы и попадающиеся время от времени барсучьи норы. Углубились в рощу, заросли ежевики царапали лодыжки и открытые части рук, наверху копошились какие-то лесные существа, под ногами шуршала палая листва. Шагавшая впереди Робин насвистывала какую-то песенку, которую я вроде знала, но не могла вспомнить названия, Алекс и Грейс перешептывались, крепко держась за руки.
На опушке мы остановились. Поросшая травой насыпь вела вниз, к рельсам – железная дорога, уходившая от города в Лондон и дальше – в большой мир. Наверху гудели провода, за рельсами – ограда, увитая выцветшими искусственными цветами в память о ком-то, чье имя давно стерло время, и дальше – старая церковь, силуэт которой вырисовывался при свете луны. Робин пнула пучок травы, села лицом к рельсам, подняла голову и указала мне на место рядом с собой.
– Мы слишком рано, – сказала она, и я послушно опустилась на землю.
Она вытащила из сумки бутылку вина, и я узнала марку: крепкое дешевое вино, пустые бутылки из-под которого теснились у меня дома на кухне, оставляя под собой красные кружки́, которые ни мама, ни я даже не думали стирать. Робин отвинтила железную крышку, сделала большой глоток и передала за моей спиной бутылку Грейс, та тоже сделала глоток и передала ее дальше. Отхлебнув, Алекс повернулась ко мне.
– Выпей.
– Пей, не помешает, – добавила Робин.
Я взяла бутылку: стекло мокрое от пролившейся жидкости, запах терпкий, отдающий медью. Я набралась храбрости, глубоко вдохнула, сделала глоток, поморщилась, затем – еще один, чувствуя, как по всему телу разливается тепло.
Робин улыбнулась и забрала у меня бутылку. Я почувствовала, что щеки разгораются и меня словно обволакивают коконом, чьи-то теплые руки ложатся на плечи. Стало понятно, почему маме так нравилось это вино.
– Ну?.. Ты как, с нами?
– С