и по плющу не лазал я?
О боже!
Мириады летних выходок-проделок!
Здесь мы мочились, выписывая на песке свои
автографы,
И точки ставили над «i».
Здесь под мостом нас дожидался Призрак Оперы
в засаде.
Ночами звездными, охваченные страхом,
Домой бежали мы со Скипом по влажному оврагу,
И улица за улицей, как сумрачное кладбище в кино.
Что? Нет здесь ничегошеньки? Ни воплей,
ни мальчишек,
Ни хижин на деревьях в поднебесье?
Обиженный, ошеломленный, потрясенный,
Я заморгал и снова вопросил: Но почему же?
Мой пожилой шофер, стоящий рядом, за спиною,
на холме,
Окидывая взглядом Овраг и Заросли, промолвил:
Должно быть, у мальчишек нынче есть поважней
дела.
Я возмутился, сдерживаясь, чтобы не разбушеваться.
Рыдает сердце от каталитического ускорителя ТВ.
Я простоял еще минуту, глядя вниз на город, где
Гуляет ветер лета и где кишмя кишат антенны-пауки.
Издалека доносится журчание телепередач.
Я знаю, днем
Мальчишки, которых я ищу, находят мультики,
и дома
Прячутся, подобно обитателям морским под
камнем.
В компании родни, увязшей в комментариях
Кронкайта[17],
Как в тазу с цементом, чтоб в шесть часов смотреть
НЕ-НОВОСТИ.
Услышав это и увидев сидящих дома, взаперти
и в отчуждении,
Я исторгаю древний клич,
С холма сбегаю и пересекаю Овраг от берега до
берега,
В ботинках, хлюпающих ключевой водой, стою
и плачу.
Издалека, из прошлого, мне кажется, я слышу
мамин голос,
Пронзительный, высокий, как свисток, давно
угасший, но протяжный: Домой!
И вот последний повзрослевший мальчик времени
и летних снов,
Обескураженно взяв обувь в руки,
Топает по склону из милых сердцу зарослей Оврага,
по травам,
Прямиком
Домой.
Не из Византии я родом[18]
Не из Византии я родом,
А из иного времени и места,
Где жил простой народ,
Испытанный и верный.
Мальчишкой рос я в Иллинойсе.
А именно в Уокигане,
Название которого
Непривлекательно и
Благозвучием не блещет.
Оттуда родом я,