поросший дикой ромашкой пустырь за его домом.
– Как он похож на тебя! – с улыбкой говорила отцу мать, ероша мои отросшие за лето волосы, такие же светлые и волнистые, как у нее. – «Хочу к Леонардо, останусь с Леонардо, поехали к Леонардо…» Ты только посмотри на него – он совсем одичал! Черный от загара, колени ободраны, на руках ожоги, а ногти! В следующий раз, – грозила она мне пальцем, – никуда не поеду с твоим отцом, останусь с тобой.
– Оставайся! Я покажу тебе, как выдувать из стекла сосульку, а потом мы вместе с Леонардо, и Джеком, и Агриппой будем пить горячее вино и печь на пустыре картошку.
– Кто такие Джек с Агриппой? – хмурилась мать.
– Джек – бродяга, – охотно сообщал я. – Летом он живет на пустыре под брезентом. А Агриппа наполовину овчарка, но он тоже ест картошку.
– А на другую половину? – переглянувшись с отцом, спрашивала она.
– Скорее всего волк, – пожимал плечами я.
– Ничего страшного, – тихо говорил ей отец. – Я поговорю со старым сумасбродом.
– Конечно, ничего страшного, – подтверждал я, глядя в озабоченное лицо матери. – Я совершенно не боюсь волков.
Она улыбалась в ответ, и отец облегченно вздыхал:
– Пусть слушает сказки. Это пойдет на пользу обоим. Может, старик снова начнет писать.
– Почему ты давно не рассказываешь мне свои истории?
Я сидел на высоком жестком табурете и смотрел, как остывает добавление к моей лесной коллекции – маленький прозрачный еж с черным носом и темно-красный, свернувшийся клубком дракон с зелеными глазами.
– Потому что я рассказал тебе все, которые знал, а новых не придумал.
– А почему ты не придумал новых?
– Потому что мне грустно. Если придумывать истории когда грустно, получаются грустные истории. А на свете и так много грустного.
– А почему тебе грустно?
– Гмм… Мне, видишь ли, не хватает союзника. Ты, конечно, можешь возразить. Ты можешь сказать, что мы легко находим поддержку у всего в мире. Если, конечно, ищем ее и если, конечно, не слепые. Так ведь?
– Так, – подумав, согласился я. – Чего уж тут найдешь, если не ищешь и уж тем более если ты слепой!
– Молодец! – Леонардо, смеясь, хлопнул меня по плечу. – Но, видишь ли, даже если ты не слепой и даже если ищешь, можешь всё равно не найти поддержку… в человеческих лицах. А ведь мы тоже люди, и потому нам без этого бывает грустно.
– По-моему, тебе нужны новые очки, – обидевшись за свое лицо, посоветовал я.
– Алекс, я вижу, что придется объяснить тебе всё, как мужчина мужчине.
Заинтригованный и польщенный, я кивнул.
– Ни одно лицо не было для меня важнее любимого и любящего женского лица, – медленно и торжественно сказал старый Леонардо. – Я глядел в это лицо пятнадцать лет. Потом оно стало меняться. А потом и вовсе исчезло.
Тут мне тоже стало грустно.
– Ты прав, – помолчав, признал я, – придумывать грустные истории не стоит. И знаешь, у этого дракона грустная