ось как можно дольше.
Такое состояние ощущаю довольно долго, пока вдруг не наступает время обеда или, может быть, ужина – кто их разберет?.. Жру, как изголодавшийся тираннозавр, а когда начинаю потом соображать, что происходит явно не то, вдруг снова появляются женские ноги в капроне. И так изо дня в день. Изо дня в день… Изо дня в день… До того самого вечера, когда вдруг вместо женских ног неожиданно появляется сердитое мужское лицо. Оно мрачно. Губы на этом лице кривятся, выбрасывая в окружающее пространство непонятные звуки. Кажется, я слышу человеческую речь, но почему-то не понимаю ни одного слова. Да и как понять, если сперва я вижу дергающиеся губы, а только потом до моих ушей долетают слова. Впрочем, долетает кое-что еще: хлесткие удары по щекам. Требуется не то пять минут, не то пять часов, прежде чем осознаю, что получил несколько ударов по физиономии. Вроде бы что-то начинаю понимать.
«Вставай, симулянт», – слышу я. Пока пытаюсь сообразить, что такое «симулянт», ощущаю новую серию обжигающих пощечин. Теперь слово «симулянт» пробуждает во мне ряд ассоциаций, и я вспоминаю, что сердитое лицо принадлежит врачу по фамилии Ландберг, а я нахожусь в известном заведении, которое неофициально именуется «Сорбонной». Пока я перевариваю все это, доктор Ландберг говорит:
«Быстро подымайся. Я ввел тебе амфетамин. У тебя четыре часа времени, чтобы спрятаться. Одежду найдешь в ларе возле котельной. Там тебя ждет Вова, назовешь свое имя, и он скажет тебе, что делать».
Пока Ландберг произносит свою тираду, из которой до меня доходит лишь одно слово из трех, я кое-как сползаю с койки и нащупываю на полу шлепанцы. Каждый из них кажется мне громадным, как троллейбус, и тем не менее только с четвертой попытки мне удается запихать ноги в тапки; при этом пол в палате, возмущенный тем, что его так топчут, вдруг загибается вверх и изо всех сил ударяет меня по лбу. Из глаз вылетает сноп искр, и я еще яснее начинаю осознавать свое положение, которое мне все больше кажется, мягко говоря, нехорошим.
Ландберг берет меня за шиворот, ставит параллельно вектору силы тяжести и рычит сквозь зубы:
«Тебя месяц держали на наркотиках. К утру тебя начнет крутить, поэтому за ночь ты должен найти такое место, где тебя никто не найдет и где ты сможешь долго отсиживаться. Торопись…»
Ужас ледяной рукой хватает меня за горло. Я уже достаточно в себе, чтобы понимать, что это такое – попасть в «Сорбонну»… Стараясь держаться ровно, я, двигаясь в кильватер Ландбергу, выхожу из палаты в коридор. Пол под ногами качается, стенки коридора извиваются самым фантастическим образом, словно я иду внутри удавьего пищевода.
Ландберг что-то говорит, я делаю попытку ответить, но это удается с трудом. После каждого произнесенного мною звука череп пронизывает дикая боль, будто какой-то садист вбивает мне в темя пятидюймовый гвоздь.
Врач выводит меня в тихий полумрак улицы, показывает, куда нужно двигаться дальше, после чего неожиданно исчезает. Я натыкаюсь на здоровенный дощатый сундук неподалеку от подвальной двери, открываю его и выволакиваю оттуда какое-то мятое тряпье. С удивлением узнаю свой костюм-тройку, правда, без жилета и галстука. Тут из полумрака выходит санитар Вова из нашего отделения.
«Ты кто?» – спрашивает он меня.
Я открываю рот, чтобы ответить, но вдруг с ужасом понимаю, что з а б ы л с в о е и м я.
– Андрюша, – пропела Лида, – открой форточку. Душно.
Я, оторвавшись от калькулятора, вытащил из-за сейфа длинную трость и, зацепив ею крючок фрамуги, отворил окно. Сразу стало шумно. В кабинет ворвался лязг портальных кранов, стук колес и чьи-то вопли.
– Спа-асибо, – сладко проворковала Лида.
Стараясь не глядеть на нее, я уселся за стол и уставился в окошко калькулятора, где машинка высветила совершенно несуразное число. Наверняка сбой. Я нажал сброс и снова принялся за расчеты, зная, что Лидочка сейчас поглядывает в мою сторону и приторно улыбается. Улыбайся, улыбайся. Теперь, когда угроза сокращения благополучно миновала, можешь улыбаться. Я-то помню, как ты шипела, когда стоял вопрос – тебе или мне оставаться здесь. А теперь все «Андрюша», да «Андрюша», и улыбнешься лишний раз, и ручкой сделаешь, и попкой вильнешь при случае… Можешь не стараться. Не таких видали…
Рявкнул динамик громкой связи, и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Мою фамилию динамик никогда раньше не выкрикивал, обычно начальник обращался к моему патрону: «Василий Фомич, поднимитесь, пожалуйста…» Но Василий Фомич Сошников, начальник коммерческого отдела, уже минут пятнадцать сидел там, на втором этаже, на диспетчерском совещании.
– Слушаю вас, – я нажал и отпустил кнопку селектора.
– Поднимитесь ко мне. – В баритоне Папы мне почудилась легкая озабоченность.
Выключив калькулятор, я поймал себя на мысли, что Папе неожиданно понадобилась моя помощь. Видимо, случилось что-то такое, в чем даже мой патрон не в состоянии разобраться… Хотя нет, конечно, вздор. Скорее всего, отдел допустил некий промах, наверное, опять Сошников что-то схимичил, а стрелки решил перевести на меня… Ну конечно, в том месяце стрелочницей была Лидочка,