расплывчатым пренебрежением к ней, – они, вероятно, знали друг друга лучше, чем кого-либо еще. Когда Тедди перевалило за десять и он превратился в высокого и привлекательного подростка, Агнес слегка смягчилась к нему, и среди ее замечаний стали появляться такие, которые нельзя было назвать ни строгими, ни грозными или издевательскими. «Холодно что-то сегодня», – могла она сказать или удовлетворенно: «Ты будешь намного выше своего отца».
Поэтому было странно, выше человеческого понимания, что, когда Тедди исполнилось восемнадцать и он уехал учиться в колледж, Агнес прекратила выдавать внуку деньги. Она могла давать ему раза в два или три больше – ей это было по средствам, – однако объявила, что еженедельная выдача его фунта прекращается, так как у Тедди есть стипендия.
– Ты получаешь больше, чем я, – сказала Агнес.
Тедди ничего не ответил, так как не представлял, каков доход его бабушки.
– Впредь ты больше не будешь беспокоить меня, так? – Это было произнесено не без торжества.
– Наверное, так.
– Живи, как хочешь, – сказала Агнес.
Когда Кейт спросил, почему в доме пахнет ацетоном, Элейн поняла, что у нее та же болезнь, что была и у отца. Ацетон был в ее дыхании и, возможно, выделялся через поры, но Джимми этого не замечал. Она довольно долго что-то подозревала. Зная, какие симптомы были у Тома Таутона, Элейн наконец-то осознала, откуда проистекают ее постоянная жажда, сухость кожи и быстрая утомляемость. С жаждой она справлялась тем, что стала больше пить, заливая ее безмерным количеством банок диетической колы. Зрение у нее стало не таким, как раньше, но Элейн справилась и с этим, купив очки в «Бутсе».
А зрение было для нее важно, если она собиралась закончить работу над кружевным покрывалом. Прошло то время, когда можно было что-то игнорировать и делать вид, будто ничего нет. Элейн пришлось предпринимать какие-то действия. Ни один из мужчин-домочадцев не проявил интереса к состоянию ее здоровья после того, как Кейт упомянул запах ацетона. Ее удивило бы, если бы случилось обратное.
Несмотря на большое количество пива, Элейн теряла в весе – у нее не было аппетита.
– Кажется, я снова могу носить кольцо, – сказала она Джимми, когда они однажды вечером смотрели «Алло, алло». – Взгляни на мой палец.
Но Джимми не взглянул. Он отмахнулся от руки, которую та выставила перед ним, с сухой, чешуйчатой кожей, и выглядела так, будто ее сунули в пакет с мукой. Потом наклонился в противоположную сторону, уставился в телевизор и громко заржал.
Одетая в красно-серую вязанную крючком юбку, в джемпер с вязанным крючком капюшоном и в желтую вязаную фуражку, Элейн вышла из дома, чтобы успеть на автобус до матери. По дороге, идя мимо приемной врача, недавно переименованной в медицинский центр, она на табличке прочитала, в какие часы открыт прием пациентов и как записаться на прием. Однако пошла дальше. Элейн все еще помнила, хотя прошло девятнадцать лет, какой поднялся шум, когда выяснилось, что она не обращалась за медицинской помощью