сдавливала сердце, разум давал слабые подсказки. Софья кружилась между стенами и потолком, забыв о законах гравитации, что не действовали в пределах башни. Проходила вдоль каменных стен, вросших в гору, ступала по зыбким длинным крыльям круглого готического окна с рассыпающимися некогда великолепными витражами. Но все утратило свой блеск, все померкло. Колыхались кое-где скорбными парусами гигантские лохмотья. Они напоминали огромный погребальный саван. Что же случилось с этим миром?
Вопрос давил со всех сторон, чудилось, что камни наступали, поглощали. В их бесконечном вращении терялись оценки и смыслы. И души уходили в камни. Только где-то за пределами замка испуганный небесный табун вновь растревожил громовые раскаты. Но вскоре смолкли и они, оставалась лишь холодная тишина, в ней исчезало время. Слабым огоньком грела мысль о Рите, но от молчания и холода не оставалось надежды. И больно делалось уже не за себя, а за все вокруг, что так бесцеремонно ушло в небытие. Наверное, она тоже умирала, обреченная, как и этот мир.
Соня смахивала слезы, влага упала под ноги во мрак, попав случайно прямо на витраж, и тут же слабо засветилась. Внезапно расцвел фрагмент чудесного рисунка из разноцветного стекла. Человек тоже витраж – красота видна, когда прозрачен для лучей света.
Одинокая странница измученно опустилась на круг окна, растянутого спицами орнамента. Руки прикоснулись к хрупкости потрескавшегося стекла, однако картину закрыл с другой стороны камень. Больше никакого солнца и сияния не принимало это творение, не пропускало сквозь себя. От него лишь веяло холодом, потому Софья вновь встала и продолжила ощупью исследовать пещеру.
Ноги ниже колен горели огнем, удобные легкие кроссовки превратились в свинцовые гири. Но более тяжким грузом давило неопределенное будущее. Апатия и печальное смирение сменялись нервозным движением вперед. Она не имела права сдаваться.
Но подступали сомнения: за что и против кого она борется? Возможно, льор уже забыл о ней, выбросил неисправный механизм, пошедший против его воли, обрек до самой смерти бродить по свалке былого величия и ослепительных красот. Но тогда, значит, и Рита ему не была нужна…
Он ее убил?
От этой мысли Софья обхватила себя руками, а потом долго надсадно рыдала. Во время надрывного плача сделалось как-то теплее, прошел нестерпимый озноб и немного прояснились мысли, точно влага морской волной смыла морок гнева. Соня вспоминала все, что успела узнать о чародее. И почему-то отдаленный уголок сердца подсказывал, что он все же не хладнокровный убийца. Затем она припомнила, как жестоко оборвала его попытку рассказать что-то о смерти. Она испугалась новой лжи, нового способа манипулировать ей. Но страх очерствляет, делает недогадливым.
Впервые за время пребывания в Эйлисе закралась мысль, что ее мучитель тоже человек. И, возможно, не самый ужасный тиран на свете. Но очень странный и слишком своевольный. Соня сжала зубы от нового порыва недовольства и негодования. Никто не имел права заманивать в свой замок подлым