и убедил турецкий диван в том, что претензии русских гораздо более опасны для Турции, нежели претензии французов. Султан согласился с этими доводами. «Франция – единственная страна, – писал К. В. Нессельроде, – которая продолжает как в Европе, так и на Востоке заявлять о той угрозе, которая существует со стороны России в Османской империи».
Если внимательно рассмотреть эти споры, мы убедимся в том, что спор шел не из-за права верующих молиться в этих храмах: этого ни католикам, ни православным никто не запрещал, а из-за того, какому из государств – России или Франции – достанется право влиять на политику Турции. (Дискуссии по этому поводу между Россией и Францией велись с мая 1851-го до мая 1853 года.)
Религиозная оболочка русско-французских противоречий не могла скрыть их ярко выраженного политического характера. Борьба за преобладание православной или католической церкви на Востоке, которую вели державы, стала предвестником новых, более острых конфликтов.
И хотя уже тогда многим представлялся архаичным спор дипломатов о том, каким священникам – католикам или православным – возносить молитвы Господу в алтаре и какому правительству – российскому или французскому – чинить крышу иерусалимского собора, на деле все обстояло не так просто. Общность веры духовно связывала народы России и Балкан. После победоносной войны с Турцией конца XVIII ст. Россия приобрела право покровительства не грекам, румынам, сербам и болгарам как таковым, а единоверцам – православным, иная формула была просто неприемлема для турецкой стороны и практически недостижима. Высокая Порта, как тогда именовалось султанское правительство, сочла бы недопустимым вмешательство в свои внутренние дела. Уступить в споре о Святых местах, капитулировать перед католиками означало для Николая I признать перед всем православным Востоком свою слабость. В конце концов отказ от права на покровительство «турецким христианам» означал для Петербурга потерю важнейшего рычага воздействия на балканские дела.
В начале 1853 г. дипломатический мир был взбудоражен вестью об откровениях, которые позволил себе Николай I в беседах с английским послом в России сэром Гамильтоном Сеймуром. В беседе, состоявшейся 9 января 1853 г., царь поднял свою излюбленную тему о неминуемом распаде Османской империи. Он заявил: «Турция – больной человек. Нужно все предвидеть, даже распадение Османской империи». Далее царь продолжил: «Англии и России следует заблаговременно договориться, чтобы события не застали их врасплох», – и призвал англичан заранее прийти к соглашению о будущей судьбе ее наследства. При этом он говорил, что сам на земли Турции не претендует. «Для меня, – сказал Николай I, – было бы неразумно желать больше территории или власти, чем я обладаю». Обращаясь к послу Англии, Николай I подчеркнул: «Теперь я хочу говорить с вами как друг и как джентльмен. Если нам удастся прийти к соглашению – мне и Англии, – остальное мне неважно, мне безразлично то, что делают