вам покажу его карточку, – сказала Вера и вынула обрывки мелко изорванной фотографии. – Дайте книжку, я на ней сложу.
Я приготовился увидеть какую-нибудь фокстротную физиономию какого-нибудь физкультурника. Я увидел черноволосого юношу с очень красивым, каким-то печальным и обреченным лицом. «Кавалер де Грие», – подумал я.
– Почему эта карточка разорвана? – спросил я с некоторым удивлением.
– Это я изорвала при нем на прощанье и сказала, что его не люблю, – ответила Вера, – я его обижала. Я все могла при нем делать, все, что хотела. Он все мне прощал.
– И вам его не было жалко?
– Нет. Он мне ничего не мог запретить. Я иногда хотела, чтобы он меня не пустил, удержал насильно, а он этого не умел. Он только просил, а я все ему назло делала. А раз вышло так, что он хотел в меня стрелять.
– Но не выстрелил все-таки?
– Нет, не выстрелил. Когда мы встречали Новый год, он там был, и еще его друг, такой Кока; мы с этим Кокой сидели в темной комнате. Алюнька нас нашел; он был с командиром бригады. Он схватил наган и навел. Командир кричит ему: бей их обоих! А Кока встал, и молчит, и улыбается, и у него ямочки на щеках. Алюнька бросил револьвер и убежал.
Вера вся просветлела при этом воспоминании.
– Он все-таки потом помирился с вами?
– Да. И даже плакал. Он мне потом так рассказывал: «Я вхожу, а вы оба такие взволнованные, и Кока, негодник, такой счастливый».
– А Розая вы любите? – спросил я.
Вера снова потемнела.
– Я его ничуть не люблю, – сказала она.
Розай служил в нашей части и ехал вместе с нами, в соседнем вагоне. Все знали, что он был любовником Веры и разошелся с ней уже в пути. Но в последние дни он снова стал появляться в нашей теплушке и поглядывать на Веру, хоть вовсе с ней не разговаривал и демонстративно ухаживал за другими девушками. Мне казалось, что Вера не совсем безразлична к его посещениям. При нем она садилась в уголок и не подавала голоса.
– Я ничуточки его не люблю, – повторила Вера и встряхнула головой.
Я не мог оторваться от изменчивого Вериного лица, теперь уже снова печального.
– Мы, должно быть, уже не допишем письма, – сказала Вера.
– Вы можете стать актрисой, Верочка, – сказал я, – главное, что нужно для искусства, у вас есть: вы не подражательница.
– Как это? – спросила Вера.
– Все живут похоже друг на друга, подражают один другому или все вместе кому-то еще, сами того не зная. Никто не умеет жить по-своему. Поэтому все на одно лицо. А вы живете, как вам самой хочется, как вам это свойственно, – сказал я.
– Да, – сказала Вера с некоторым недоумением.
– А теперь я скажу вам еще одну вещь, и после нее вы сейчас же уйдете спать, – сказал я и взял Верину голову обеими руками. – Вера, я без памяти влюблен в вас, – сказал я ей на ухо и тотчас же встал и отошел на другую сторону теплушки.
Вера не поднималась.
– Идите, Верочка, – сказал я.
– Дайте мне вашу книгу и отвернитесь, – ответила Вера.
Я протянул ей «Вертера». Через минуту она вернула мне книгу и ушла на