человеку? Помнишь или нет?
У Шэн невольно замигали глаза.
– Что ты, что ты, – пролепетала она, – да ведь когда я говорила про любовь и сближение, я ни о чем таком и не помышляла… Просто вот думала: целый день трудиться и хлопотать, а никто, никто и не будет знать, сладко ли, горько ль тебе… А вот за эти дни матушка наша соблаговолила приласкать меня за мою работишку. И душе моей стало вдруг отчетливо ясно, где холодно, а где тепло. Так что, если ты не издашь, как говорится, «указа прогнать пришельца»[102] и велишь мне быть постоянной компаньонкой матушке, то все мои пожелания этим будут удовлетворены. Я и не буду даже мечтать об исполнении того, о чем мы тогда говорили!
Молодая передала это матери. Та велела обеим им зажечь свечи и произнести обеты сестер, поклявшись, что они никогда не будут в этом каяться.
Вслед за этим она велела сыну исполнить с Шэн обряд, полагающийся мужу с женой.
Когда они пошли спать, Шэн заявила ему:
– Вот что, знаешь, я ведь двадцатитрехлетняя старая теремница!
Студенту не верилось. Но вдруг… пало красное и заполнило весь матрац. Студент диву дался…
– Почему ты думаешь, что я так рада найти себе милого? – шептала она. – Совсем не потому, чтобы я не могла добровольно оставаться одинокой затворницей. Скажу тебе по правде: мне невыносимо было краснеть, угощая гостей, словно в каком-то, как говорится, «кривом палисаднике»[103], и в то же время иметь тело теремной девушки. Вот этим разочком я воспользуюсь, чтобы приписаться к вашей семье и чтобы за тебя служить твоей старухе матушке. Буду здесь экономкой, заведующей домоправлением. А что до супружеского удовольствия в спальне, то ты уж, пожалуйста, ищи его у другой!
Через три дня она свою постель перенесла к матери. Та гнала ее прочь, но она не уходила. Тогда молодая, спозаранку забравшись к матери, заняла ее место на постели и улеглась спать. Делать было нечего, и новой пришлось идти к студенту.
С этих пор они через два-три дня стали чередоваться. Привыкли и стали считать, что это в порядке вещей.
Вдова в свое время любила играть в шахматы, но с тех пор, как она овдовела, ей было некогда этим заниматься. Теперь же, когда у нее была Шэн, все дела по дому пришли в образцовое состояние, и ей целый день нечего было делать. И вот в часы безделья она садилась с молодой за шахматы. Зажигали свет, варили чай… Старуха слушала, как обе жены играли на лютне, и только за полночь расходились.
– Даже когда был жив отец моего сына, – говорила старуха знакомым, – и то я такой радости иметь не могла!
Шэн заведовала всем, что уходило и приходило, записывала и давала старухе отчет. Та ничего не понимала:
– Вы вот обе говорите мне, что в детстве вы были сиротами и знали только грамоту, лютню да шахматы. Кто же тебя всему этому-то выучил?
Шэн смеялась и рассказывала все по правде. Смеялась и старуха.
– Вот ведь, и я тоже, – говорила она, – никогда не хотела женить сына на даоске, а теперь – на-ка! – получила