прерывает звуки рифмы.
Наступит пробуждение начала,
по телу соленая вода скользит,
воды вокруг ничтожно мало,
а бром повсюду в воздухе парит.
Играют дети с утра и очень долго,
шныряя по площадкам бесконечно
и реют флаги бело синие гордо,
хотя нет ветра, но место это вечно.
Я переместился на песчаный восток,
окунулся в пустынную гладь,
на реке Иордан не заметишь буёк,
это место будет меня охранять.
Здесь жизнь мне так близка,
в чужих краях не спится
и обнимает одиночества тоска,
Алтай ночами только снится.
Я должен жить, ведь я еще не умер
и вальс из гроба, да снова в колыбель,
чужбина долготы, жужжащий зуммер,
переходящий в умеренную хмель.
Не утешит меня Париж одичалый
и карнавал не скрасит грусть,
не растрогать Шопеном Чалым,
тошнит от виски, ну и пусть.
Мое сердце есть рок любви.
Любовь и страсть в одних оковах,
мне чувства эти так близки,
что я блужу на их просторах.
О любви скучаю до утра,
всю ночь служу заветной цели,
той женщине, которая добра,
а чувства греют одиночество в постели.
Любовью дышит этот сон
и слух щекочет,
я слышу звука метроном,
в мозгах стрекочет.
Вот виден пламенный закат,
как красное вино,
завис в очередной Шабат,
на горизонте уж давно.
Губами и улыбкой,
произнесу на радость вам,
словами, очень зыбко:
«Шабат, Шалом!» Ле хаим!
Муза – ангел языка
Я адепт и постоянный скиталец седой,
растворился в европейском пространстве.
Пик путешествий достиг точки той,
где неясно, что будет дальше.
Воспринимать ли Иисуса, как только миф,
или как признак болезни души,
искусство представляет его как позитив,
превращая героев искусства в святых.
Незаурядная способность поэта
творить, когда его покидает рассудок,
осознанный разум при этом,
наступает в ночное время суток.
Поэта движет инстинкт и мудрость.
Поэзия есть продукт наших чувств,
а сознание творит чудовищность
и помешательство внезапных безумств.
Муза есть наш Ангел языка!
Муза, словно старшая дама,
ее голос неумолим наверняка,
как жены, или даже мамы.
Она диктует независимо от того,
где и как поэт проживает.
Жить и писать глаголы, от чего
абсурдно их в оборот вонзая,
ибо литература имеет,
прошлое неизмеримо огромное,
чем индивидуум сеет,
независимо от его родословной.
Поэт в принужденном изгнании,
вообще то конечно, в целом,
живет в перманентном