испортить настроение остальным трем игрокам. Самые молодые из шестерых – Юго-Запад и Северо-Восток – не играли, спорили у камина об определении по одному только запаху марок завезенных в клуб испанских вин.
– Вы сегодня совершенно в теме, Платон Матвеевич, – отложил карты превосходящий Платона и по весу и по росту огромный и абсолютно лысый Юг Иванович. Для него в клубе было заготовлено специальное кресло, на которое никто другой, даже в отсутствие Юга Ивановича, садиться не смел.
Стоит заметить, что Платон Матвеевич единственный из шестерки пользовался своим настоящим именем. Поскольку, как считали некоторые злопыхатели, Платон Матвеевич попал в это место для избранных исключительно на правах лучшего резчика по дереву – не более, так что же ему за надобность тогда придумывать себе Ивановича. Хороший мастеровой должен озвучивать собственное имя.
– Чушь! – хмыкнул на это желчный Запад Иванович. – Ты резчик так себе, мне в Амстердаме подарили непревзойденную по исполнению трубку. Вот от нее глаз не отвести!
– Так что ж ты тогда не куришь ее? – поддел его Восток Иванович.
– Да неудобная она во рту, – купился Запад Иванович и сам первый засмеялся, поняв, что проговорился.
И тут же все, мимоходом награждая мастера хвалебными эпитетами, в который раз дружно согласились, что Платон Матвеевич Омолов создает не просто трубки, а дополнение к удовольствию – этакую почти живую форму, каким-то чудом невероятно приспосабливающуюся к конкретному лицу и подсказывающую самое естественное положение ладони.
Платон Матвеевич, уже привыкший и почти не замечающий подобных хвалебных речей, отстранился было взглядом на восхищенное разглядывание пляски огня в камине, но был насильно возвращен в беседу. Север Иванович рассказал поучительную историю о трубке, которую для него сработал Платон Матвеевич. Так получилось, что дорогую вещицу Северу Ивановичу пришлось подарить близкому другу, разбившему свою. Так тот через некоторое время вернул ему дар, уверяя, что трубка в него не ложится, как ни захвати – неудобно, и в лицо не вписывается. Короче, совсем чужая оказалась. Подошедший к столу молодой – не больше сорока – Юго-Запад подтвердил: хороший мастер делает трубку, как хороший дантист вставную челюсть – персонально. Только у дантиста это получается из-за слепка, а у трубочника – от души и интуиции.
– Иди отсюда, – отмахнулся от него Юг Иванович. – Всю беседу испортил своим дантистом, – поморщился он.
Но Платон Матвеевич подумал, что он действительно соглашается вырезать трубку по заказу, только когда точно знает, кому она предназначается. И даже думает иногда об этом человеке, но только на стадии первой обработки заготовки.
– Не слушай никого, – успокаивая, заметил Запад Иванович. Он принял задумчивость Платона за нервическую грусть мастерового, попавшего в чуждую ему компанию. – Ты знаешь, и я знаю, что ты, кроме всего прочего, хороший бухгалтер.
– И я знаю, – поддержал его Юг Иванович.
– Ой, не напоминайте! – поник головой Восток Иванович, и вся компания заговорщически засмеялась.
– Дружок! – Север Иванович позвал от камина своего помощника. – Погадай нашему умнице бухгалтеру. А то все – «мастер, трубочник!..» Он великий человек.
Северо-Восток, высокий плечистый мужчина лет тридцати, с длинными вьющимися волосами вокруг нежного лица, смотрел застенчиво, двигался плавно, и ладони у него были горячие.
– Платон Матвеевич, – доверительно прошептал он, рассматривая минуты три правую ладонь трубочника и бухгалтера, – у вас будут неприятности...
– У кого их нет? – по-хозяйски перебил его Север Иванович. – Скажи что-нибудь важное для жизни!
– Если для жизни, так я вижу, что вы много страдали. Сердце у вас неприкаянное, но будущее счастливое – шестеро детей, много внуков и богатый дом.
– Спасибо большое, – Платон отнял у прорицателя руку.
Все Ивановичи тактично промолчали. Они знали, что Омолов не женат, детей не имеет.
А сам Платон подумал, что вряд ли уже бог все это ему даст – возраст. Еще он подумал, как некстати получилось с этим гаданием. Только бы вся компания теперь из сочувствия, прорвавшегося на самом деле из подсознания неуправляемой вредностью, не стала говорить о детях. Он не доверял никому, особенно этим людям, присвоившим себе с властью и деньгами право на бестактность, как на неконтролируемый стариковский пук.
Платон Матвеевич уехал домой с обрубком можжевелового дерева для новой трубки и с ощущением муторности на душе. Он не считал минуты, не цедил по капле тихую мокрую ночь, не следил с настороженностью охотника за Невой, облизывающей гранитные камни искусственного русла. Он вообще не знал, что этот мирный вечер был так важен его затаившейся после странного гадания душе. Он не запомнил себя в нем и очнулся на следующий день в ужасе под мяукающие, орущие, чавкающие звуки тропического леса.
...Вкрадчивый монотонный голос сообщил с оттенком уважения, что «...жажда убийства у самки объясняется большой потребностью в белке...». Дернувшись от такого сообщения, а еще