этой связи, а тут, в момент ее смерти…
Теперь Антону казалось, что она так и не прервалась, что существует до сих пор. Он никогда и никому не рассказывал, как раз в год приходит на могилу мамы и разговаривает с ней. Он смотрит на выгоревшую фотографию на памятнике и слышит в себе ее голос. И каждая такая встреча придает ему силы, добавляет чего-то такого, что помогает жить. Наверное, это и есть материнская любовь, которая не оставляет детей и после смерти.
Антон неторопливо шел привычным маршрутом по тщательно выметенным дорожкам старого Сибирского кладбища. Вот уже много лет оно числится действующим лишь условно, потому что хоронить на нем разрешают лишь родственников тех, кто был похоронен раньше. Антон видел много новых могил, новых памятников внутри оградок.
Для него расхожая шутка на тему, что жизнь очень вредна для здоровья, потому что от нее даже умирают, имела свой глубокий смысл. Как-то так сложилось в его голове, что не смерть стояла за трагедией в его семье, а именно жизнь. Смерть – это так, формулировка. А умирают люди, трагически гибнут именно от жизни. Она калечит, она убивает, она лишила его матери.
Вот и могила актера Екатеринбургского драмтеатра Владимира Павловича Кадочникова. Эта могила – последний шаг перед вступлением в прошлое, когда Антон еще мог смотреть на мир обычным взглядом. Уникальный ведь актер, его надо было снимать и снимать, а он сыграл едва ли в трех фильмах. И самая известная роль, по которой актера запомнили миллионы зрителей, фактически эпизодическая, но как сыграна. Это роль подпоручика Семена из фильма «Белое солнце пустыни».
Антон вздохнул, кивнул могиле актера, как старому знакомому, и ступил на последнюю аллею. В конце ее была могила мамы. Вон и березка над ней повесила свои ветки-руки, вот и сердце сжалось в груди гнетущей грустью и застарелой болью. Мама!
– Здравствуй, Тоша, – услышал он внутри голос со знакомыми модуляциями, который никогда и ни с каким другим не перепутает.
– Здравствуй, мама…
– Как ты повзрослел, какой стал красивый! Совсем как отец.
– Я все такой же, мама, – горько возразил Антон, – ты мне это уже говорила в прошлый раз. Просто ты хочешь, чтобы твой сын был самым-самым.
– Конечно, Тоша! Я же мать. Ты и есть у меня самый-самый: самый красивый, самый умный, самый сильный. Я очень переживаю за тебя, беспокоюсь.
– Вот так у вас, женщин, всегда, – усмехнулся Антон, – никакого логического перехода. Раз я самый-самый, так чего же беспокоиться?
– Не ту ты профессию выбрал, Антошенька! Зачем тебе все это, почему ты не хочешь жить, как живут другие люди? Ведь столько уже лет прошло, а ты все жжешь себя этим огнем. Жить надо, любить надо. Я внуков хочу посмотреть… хотя бы сверху, если уж при жизни не дано было.
– Мама, – в который уже раз за эти годы хмуро возразил Антон, – ты же знаешь, что я не могу простить того, что с нами случилось, не могу! Нельзя такое прощать, ни по каким законам нельзя – ни по государственным,