гадают: будет – не будет?
– Никто не может точно сказать, что будет. Все от поведения людей зависит.
– Как там Всеведа? – спросил сотник главное, что его волновало.
– Она ждет тебя, Овсень. И надеется, что Гунналуг сил совсем лишился. После того как шторм послал, он сам замерз. Дрова в очаге лежали, он хотел, как всегда, зажечь их взглядом, но не сумел. Не хватило сил. Я сам видел. А теперь…
– А что теперь? – спросил Ансгар.
– Как только книга попадет к нему в руки, он все печати расплавит и снова силу обретет. И не только свою, он сразу обретет силу тех, кто печати накладывал, и мою, и Всеведы. И научится всегда силы восстанавливать. И вообще многому тому научится, что никак нельзя было в злые руки отдавать…
– Мы пропали… – прошептал конунг.
– Нелюди! – раздался вдруг крик со стороны. – Добряна нелюдей ведет… По следу нашла…
Все встали.
К костру со стороны скал шел Хлюп, в одной руке тащил за крыло убитого ворона, второй рукой придерживал шатающегося и плачущего Извечу. Чуть в стороне от них шла, посматривая по сторонам, словно охраняя, волкодлачка.
Но обычного и такого уже привычного всем мешка за плечами Извечи не было…
Нелюдей встречали стоя, с уважением и вниманием, придерживая под руки, подвели и усадили у костра. Лицо и голова маленького домовушки были залиты кровью, кровь запеклась и в бороде, и на порванной в нескольких местах длинной рубахе, вышитой когда-то руками Добряны и Заряны. Слезы размером больше гороха скатывались из глаз на усы и бороду и долго держались там, светясь, словно жемчужины.
Убитого ворона Хлюп, приподняв с натугой, бросил к ногам сотника Овсеня. При свете костра вороновы перья отдавали откровенной густой синевой. Сюда же, к отцовским ногам, улеглась и Добряна, потягивая носом запах птицы и запоминая его, чтобы уловить в нужный момент.
Сотник потрогал пальцами клюв и когти ворона. За клюв и голову приподнял, тоже пальцем потрогал.
– Клюв и когти стальные… Кованые… Гунналуг свое дело знает… Таких тварей создал… А голова обычная. И крылья обычные. Только с синевой.
– Такие же твари охраняют его башню, – сказал шаман, – и едва-едва не поймали меня, когда я мышью выходил оттуда. Мне пришлось срочно ястребом оборотиться и немного подраться, но со стальными клювами драться тяжело. А ястребу улететь от воронов трудно. Тогда я прямо в небе оборотился соколом. Сокола ни один ворон не догонит[3]. И только так спасся… Но у сокола характер тоже боевой. И двум воронам, самым настырным, что увязались в преследование, сокол головы расклевал.
– А меня, дядюшка Овсень, они унести хотели, – пожаловался Извеча. – Вдвоем схватили, когтями в плечи и в рубаху вцепились и понесли… А два других мешок мой.
И снова горько заплакал.
– Не плачь, малыш, – погладил его сотник по голове. – Теперь уже все позади. Ты спасся.
– Только никогда уже у меня не будет