казали, что ты уже две недели не появляешься на парах! – сердито и очень быстро проговорила мать.
Мою маму звали Мария. Высокая, с темными, собранными в пучок, волосами, очками в железной оправе, она очень любила платья в горошек, ими была забита добрая половина шкафа. Ей было ровно пятьдесят лет, да, я довольно поздний ребёнок, родился, когда маме было тридцать два. Работает поваром в школьной столовой, фигуру тоже имеет соответствующую (это не насмешка, просто констатация факта, маму я очень люблю), получает минимальную заработную плату, живёт одна в двухкомнатной квартире, которая досталась ей от какого-то завода ещё при Союзе, точно ничего сказать не могу, я никогда не вдавался в детали. Мечта всей её жизни – это чтобы я получил высшее, достойное образование.
Уже пару лет я боялся ей сказать, что я не хочу быть юристом; что мне не нравится эта профессия. Это абсолютно сухая, чёрствая профессия. Постоянная работа с этими дурацкими документами. От одного только их вида меня тошнит. Думаю, сейчас именно тот момент, когда она должна узнать правду, эту сокрушительную и страшную для неё правду, правду которая разрушит веру в своего единственного сына.
– Да, это правда, – сказал я, уже не сонным, а немного дрожащим от страха голосом, – да, я не хожу на пары… Потому что неладно себя чувствую… Похоже я заболел…
И это всё что я смог сказать. Я чувствовал себя таким жалким, таким ничтожным, я был хуже любой букашки. Страх поборол меня в этой одноминутной схватке, с которой я вышел искалеченным. Духота этой маленькой, съёмной комнаты, захватила, окутала меня, я покраснел и мне действительно стало плохо, получается я не соврал.
После этого мама сменила тон. Обеспокоенно начала говорить названия лекарств, велела записать всё на листок и сразу после разговора пойти в аптеку. Я молча выслушал, только пару раз сказав: «Ага» – отключился, положил телефон на стол и, лёг обратно в кровать.
Я лежал и просто смотрел в потолок, это продолжалось около часа. Было уже девять утра, и я подумал, что нужно, всё-таки, сходить в эту чёртову бурсу (так я называл колледж). Я встал с кровати, подошел к окну, начал поднимать жалюзи. Никогда не получалось нормально это сделать: то поломаю вазон, то оторву верёвку, которой их нужно поднимать. На этот раз отломилось пластмассовое основание и, жалюзи рухнули на подоконник. Жалюзи у меня больше нет, зато со своей задачей я справился – свет был запущен в эту комнатушку.
Он падал на неубранный диван. Скомканная, белая постель, лежащая горой посреди дивана, кидала тень на мою старую, потрёпанную подушку. Возле дивана стояла вешалка с одеждой, шкафа у меня не было, да и вещей по сути тоже. В углу напротив – старый письменный стол, на котором лежала пачка сигарет, пепельница и неподписанная тетрадь. Пол из паркета, ковра не было. Не люблю ковры.
Открыв окно полностью, высунул голову на улицу и закурил. Курил я тоже в тайне от матери, боялся, что она начнёт думать о раке, или посчитает меня каким-то отбросом. Решил её не беспокоить и ничего не говорил. А курил я примерно полгода. Начал не под влиянием дурной компании, не для крутости, и не для того чтобы казаться взрослым. Просто в один из дней, когда я шёл на учёбу, зайдя в магазин засмотрелся на витрину с сигаретами, мне захотелось купить – я купил и вышел с магазина. Закурил – мне понравилось. С тех пор я курю. Курю прямо в квартире, потому что так делает хозяин и разрешает мне.
Докурив, потушил сигарету в пепельнице, оставив открытым окно, я начал одеваться.
Лёня одел свои чёрные джинсы, чёрные носки (которые дурно пахли), белую футболку и белую рубашку в клетку (рубашку не застёгивал). Быстро прошёл с комнаты в переднюю, так чтобы его не заметил хозяин. Он постоянно избегал разговоров с ним, старался даже не смотреть на него, когда тот был рядом. Лёня разговаривал с ним только в одном случае – когда приходило время платить за комнату. Он обул свои чёрные ботинки (купленные для него мамой на одном с местных рынков), накинул пуховик и вышел с квартиры. Тут у него опять зазвонил телефон, на этот раз это был его друг.
– Да, – сказал Лёня, быстро спускаясь по ступенькам с третьего этажа.
– Здорова, – это был Саша, единственный человек с которым он нормально общался, – ты живой там? Меня классуха попросила позвонить и спросить: почему тебя вторую неделю нет в колледже.
– Скоро буду, – он сбросил трубку и положил телефон в карман.
Как же меня бесит этот телефон, – думал Лёня, – постоянно пытаешься остаться один, оградиться от этого мира, спокойно существовать в своей норе, но тебя обязательно достанут с помощью этого телефона. Почему я никогда никому не звоню, не нарушаю поток их жизни, а меня все достают?
Он вышел с подъезда. На улице было солнечное, морозное, январьское утро. Спокойным шагом Лёня пошёл на троллейбусную остановку, скользя по замёрзшим лужам. По пути зашёл в ларёк, купил пачку красного «Мальборо», дождался троллейбуса и поехал в колледж.
В колледже, когда я приехал, была перемена. Я зашёл в аудиторию и опять увидел эти гнусные лица, услышал эти мерзкие разговоры одногруппников о том: кто сколько поимел девушек, как набухался вчера на вечеринке, и как он после этого невероятно крут.