все болезни от нервов,– заключил он.
-Кстати, Макс, ты знаешь анекдот про бедолагу, который хотел выставить гей бар? Нет? Так вот, взял он с собой бейсбольную биту и подходит к бармену. «Голубок»,– говорит он ему, -«А ну быстро метнулся…»
К счастью продолжить он не успел, через пару сотен метров мы остановились у маленького домика, тонувшего в цветущих бугенвиллиях. На его веранде в кресле, подле которого стоял столик с бутылкой, сидела сухая старушка в бриджах и белой блузке и курила трубку.
-Благослови вас Господь, тиа Долорес! – заорало мое толстое начальство и уже тише поведало мне,– Бабуля глуховата, но ты привыкнешь. Рубон и отдельная комната всего восемьдесят монет в неделю. Шик-модерн! Если не понравится, можешь свалить.
Можешь свалить! Я уже с трудом вспоминал свою берлогу с прожженным окурками диваном, которую покинул всего-то шестнадцать часов и десять тысяч километров назад. Там было много хуже. Совершенная, рафинированная, стопроцентная тоска. Где-то на краю моего сознания шевельнулась мысль о Лорен. Была ли она частью состояния того уныния и безысходности из которого я выполз под эти одуряющие цветные бугенвиллии? Для себя я так и не решил. Ее красный, приносящий удачу помпон, лежал в моем кармане.
-Только выпивка в счет не входит. – озабочено информировал Моба.
-Кто там с тобой, Эдвард? – воскресла тиа Долорес, дым почти скрывал ее. Она беззаботно потягивала из стакана, рассматривая нас.
-Один китаец, тиа!
-Надеюсь, у него не пахнут ноги?– спросила она между затяжками.
-Нет, тиа! – громко ответил старший инспектор и подмигнул мне, – Вы тут знакомьтесь, а я поехал. Сегодня Рита делает баранье седло. Я тебе скажу, Макс, когда делают баранье седло, то домой нужно приезжать пораньше. Иначе, моя женушка не оставит ничего на ужин. Ведь ей надо пробовать хавку на соль, чтобы не ошибиться.
Он сел в машину и тут же посигналил. Я обернулся и увидел, как он бешено крутит ручку стеклоподъемника.
-Знаешь, – крикнул толстяк, – ты был прав! Ей так и не прислали гвозди!
-Кому?
-Безумной тетушке Риты!– сделав ручкой, он со скрежетом отъехал. Я стоял у заросшей калитки маленького домика тиа Долорес и думал, что мы обязательно подружимся с господином старшим инспектором. Обязательно.
Предметы сатанинского культа
– Два доллара сорок центов, тиа Долорес! – молочник приезжал каждое утро. Громко объявляя сумму, всякий раз ампутируя те самые пятнадцать минут сна, которых мне никогда не хватало. Моя хозяйка что-то неразборчиво бурчала. Изо дня в день они терли за цену на молоко, будто если завтра случилось на два цента больше, то это было полнейшей и бесповоротной катастрофой, последствия которой перевернули бы их жизни.
Вымотанный ночными видениями я пытался проснуться в липкую духоту. Получалось совсем плохо, потому что грань между жизнью и сном была слишком тонка. Вот если бы не она, эта граница, если не эта дурацкая граница