кие тучи зависли над равнодушно пробегавшей мимо Москвой основательно, как будто и впрямь намеревались раздавить этот огромный, растущий вверх и вширь человеческий муравейник.
Виктор сидел, сунув руки в карманы потрепанной кожанки, втянув голову в поднятый воротник. Тут же на скамейке стояла недопитая банка пива. Пиво грело даже лучше, чем эта тяжелая, с меховой подкладкой куртка, которую они купили с женой на рынке лет десять тому назад. Повсюду – на платформе, на навесе, на соседних лавках кричали суетливые галки, сбитые с толку падавшими с неба крошками снега. Виктор кинул щепоть семечек, но осторожные галки не спешили к нему, отдав все на откуп налетевшей вдруг стайке воробьев. Откуда-то из заснеженного далека нагрянул и пронесся облепленный белой коркой скорый. Рядом, в ногах, привязанная к урне, лежала немецкая овчарка – Кама, нетерпеливо посвистывавшая носом, то и дело заглядывавшая Виктору в глаза. “Пошли,” – сказал он как-то покорно, как будто самому себе, отвязал поводок и шагнул в тамбур подошедшей электрички.
Дочура месяц назад нашла его возле одного из печальных учреждений, как правило, располагавшихся в тихой лесопарковой зоне, подальше от людского потока. Нашла благодаря Каме – та залаяла на него, припавшего к прутьям забора, похожего на пьяницу, которых так не любят собаки. Залаяла, потом опустила морду и, виляя хвостом, подбежала и стала лизать его холодные ладони.
– Кама, узнала, – ласково пробормотал он охрипшим, не своим голосом. Катерина окликнула собаку, но, как вкопанная, встала и не могла произнести ни слова – она с трудом узнала отца в поломанном силуэте человека в вязаной шапочке, унылым колоколом сползшей на затылок.
– Папка, папка, это ты! – рванулась она и прижалась к нему, уткнувшись лбом в его небритую щеку.
– Катюша, как ты здесь оказалась?
Виктор сквозь пелену слез всматривался в повзрослевшее, как-то вытянувшееся за прошедшие три года лицо дочери.
– Как мать?
Он не мог расслышать, что она отвечала, всхлипывая, и гладил ее собранные в хвостик волосы. Внезапно всплывавшие, как огромные пузыри, воспоминания громоздились в его голове, обдавали то жаром, то холодом.
2
Когда же все началось? Он задавал себе этот вопрос сейчас, после того, как прожил столько времени в полном одиночестве. Одиночество. Он всегда боялся оставаться один. Когда Вите было четыре года, родители в первый раз отправили его в детский сад. Бабушка уже не справлялась и очень уставала с ним.
Домашний ребенок, теперь он оказался в окружении детей, воспитательниц, нянечек. У него появился свой шкафчик в раздевалке, с фанерной дверцей и ручкой-пимпочкой. Деревянная раскладушка, на которой приходилось коротать тихий час, была хоть и не домом, но единственной возможностью отгородиться от этого непонятного мира, пахнувшего чужой едой, в котором множество незнакомых ему маленьких и больших людей чего-то хотели от него, чего-то не давали ему или норовили обмануть. Витя бродил вдоль забора и смотрел туда, где за деревьями виднелся краешек крыши дома, в котором он так счастливо проводил время с бабушкой и домашними игрушками. В тихий час Витя с головой забирался под одеяло, поднимал краешек, чтобы солнечный луч из окна проникал в его маленькую пещерку, вынимал принесенные из дому стеклянные бусинки из бабушкиных бус, нанизанные на ниточку, как гроздь винограда, подставлял солнцу, и чудные радужные зайчики летели под одеялом. Однажды Ганочкин, самый задиристый из мальчишек, накрыл его подушкой и сел верхом. Началась возня, бусинки упали на пол, их тут же подхватила Апаева – девчонка-сорванец, похуже мальчишки.
– Ой, какие красивенькие! – запищала она тоненьким голоском, и через несколько минут драгоценные бусинки по одной уже светились в других койках, как жемчуг в раковине.
– Отдай, это моё, моей бабушки, – скулил Витя у каждой кровати, но получил назад только три.
Вечером, придя домой, он смотрел в зеркало на свой поцарапанный в борьбе с Ганочкиным нос и, яростно сжимая кулачки, обещал отомстить. “Эх, вот был бы у меня брат-близнец, мы бы показали им всем!” – думал он и жалел, что у него даже нет просто брата, хотя бы старшего.
3
Виктор, нагруженный вязанкой хвороста за спиной, шел к дому, укромно притаившемуся на окраине одной из дальних подмосковных деревень, в тени двух старых раскидистых ив. Тяжелые отростки стволов легли на двор, повалив забор, одна ветвь придавила крышу веранды. Линия электропередачи вдоль заросшей травой грунтовки – единственное, что соединяло опустевшую деревню с внешним миром. Трудности проезда на легковом автомобиле мешали ей превратиться в дачный рай. Две старушки да семейство фермера-энтузиаста, работавшего пока лишь на прокорм своих домочадцев и живности – вот и всё население. В одном месте дорогу пересекал ручей, через который была перекинута пара-тройка бревен – здесь мог пройти только достаточно ловкий человек. Виктор подобрал длинную палку и, упираясь в твердое дно ручья, перешел на другой берег. В своем неказистом жилище он поселился в начале октября,