письмо Вале на леспромхоз с тем же враньем. Стыдно было признаться. И стал ждать ответ с большим страхом.
Письмо пришло через месяц, уже из Череповца. Очень грустное: «Я все прочла. Поняла, что сбежал. Очень жаль, что ты такой». Обидных эпитетов не было, признаний, что любила, – тем более, но дело ясное – конец!
Все у меня сжалось внутри.
– Что ж, заслужил – получил.
Я не помню, чтобы произносил клятву, но чувствовал без слов:
– Никогда больше не допущу.
Чего «не допущу?» – позора перед людьми? Греха перед Богом? Ни то, ни другое. По-прежнему считал себя главным судьей своих поступков. Выше людей. И не верил в Бога. «Не допущу слабости». Что это было? Пробуждение совести? Еще нет. Была гордыня.
Только много позднее сформировался другой внутренний закон – уважение к чувствам других людей, не причинять им горя. Права не имею! Сам слаб и грешен.
1930–32 годы. Аресты. Работа на «прорыве»
Грустно закончилось то лето: лежал, читал. Куприн, Арцибашев…
Перед первым сентября приехал в город, прибежал к Леньке и узнал потрясающую новость:
– 9-го класса не будет. Учеников распределяют: кто хочет остаться дома – в механический техникум, другие – в Ленинград, в Ораниенбаум, учиться на лесника. Уже идет запись. Валя записалась. Ты как?
– А ты?
– Я и почти все остаемся. Денег нет в Ленинград ехать.
И я остался, вроде бы по той же причине: знал, как тяжело досталась маме Маруся. Только-только вздохнула – и чтобы опять: да и стыдно было перед Валей. К тому же одеть нечего, очень беден для Ленинграда.
Записался в техникум вместе со всеми. Из нас, школьников, создали отдельный класс, зачислили на второй курс.
Техникум был основан еще в прошлом веке, выпускали механиков. Назывался «Александровское техническое училище».
Теперь индустриализация страны вдохнула новую жизнь: готовить техников для лесной промышленности и электростанций.
«Школьников» стали ускоренно обучать, чтобы догнать основных студентов-«техников». Занимались по восемь часов: математика, физика, химия, механика, черчение. Потом пошли специальные предметы – паровые котлы, машины, турбины. Учили много, но плохо. Была эпоха «бригадного метода»: пять человек вместе готовили уроки, отвечал один от всей бригады.
Зато дали стипендию – 30 рублей! Обедали в столовой, недорого, но жидко и порции малы. Домашние обеды прекратились, все давали по карточкам, хлеб черный, 400 г, а вместо сахара – песок, который я тут же съедал. Не голодал, но и сытым не был. Наедался только у мамы: бюджет ее поправился, когда у детей появились свои получки.
Жизнь менялась на глазах.
Рыночная площадь опустела, частная торговля исчезла. Город быстро расстраивался: мужики перевозили дома из деревень – спасались от колхозов. Культура хирела: прекратились удешевленные спектакли. Открылся торгсин – государство собирало золото и серебро на индустрию. Я в магазин не заходил.
В стране шла тотальная зачистка