быстро оборвала канкан и отмотала назад пленку.
– А ну, еще раз! Быстрее! Быстрее!
Они скакали, а мне было страшно на них смотреть – ведь если за ними погонится сволочь, у них не хватит дыхалки, чтобы убежать, не хватит силы и сноровки, чтобы как следует двинуть ногой! Это же – команда обреченных!..
– Ноги выше поднимайте! Колени – выше! До плеча! Еще!
Я подхватила Веру под локоть и задала им жару! Я плясала вместе с ними, пока сама не облилась потом. Когда опомнилась – половина бегемотиц уже сошли с дистанции и стояли с ошалелыми глазами.
– Еще три круга бегом! Пошли!
Уже без всякой музыки я гнала их по залу, гнала жестоко, и по четвертому, и по пятому кругу. Они тяжело топали за спиной. Я увеличила скорость. Странно, но никто не отстал. И тогда я перешла на шаг, вышла на середину и показала им серию упражнений на расслабление.
Да. Оказывается, бывают и такие истерики.
А Сонька на следующий день категорически отказалась идти в милицию.
– Они же мне не верят! – объявила она. И возразить было нечего.
Разве что утешить – успокойся, мне они тоже не верят.
Во мне зрела ярость – не та пылкая, охватившая меня, когда я узнала про Сонькину беду, а тяжелая, густая, гуляющая по мне с током крови, растекающаяся под кожей. Ярость, обретшая плоть. Ставшая яростью кровь.
Так я ее чувствовала.
Кровь – живое существо. Со своим нравом. Кто-то уживается с собаками и кошками. Ничего удивительного. Мне предстояло теперь ужиться с собственной кровью.
Когда на кладбище забрел лесничий Илларион, одна только Жизель знала степень его вины перед ней. Прочие виллисы знали одно – он предал, и он повинен смерти. То есть проступок и кара в чистом виде, без подробностей.
Белое облако окружило его, а он изнемогал в танце. Кабриоль, падение… Встал, подскочил высоко… кабриоль, падение… И музыка – воплощенный страшный суд.
Но в этом ли справедливость? И есть ли в единстве «вина – кара» место для чего-то третьего?
Ведь такого же предателя Альберта Жизель пощадила и спасла. Спасла от справедливости. Собой прикрыла, рассказала беспристрастному суду повесть о своей любви к нему и тянула время до утреннего благовеста.
Как пересекаются эти две ниточки, из которых одна связывает проступок и кару, а другая – справедливость и милосердие. И может ли милосердие стать той силой света, которая исцелит нас, грешных?
Настал вторник.
Я отправилась на шабаш.
Оделась я сообразно тамошним вкусам – в единственное свое элегантное платье (купленное непонятно зачем три года назад и впервые добытое из глубин шкафа), в лаковые лодочки (а вот обувь – моя слабость, у меня шесть пар изящных туфелек, не считая босоножек, и во всех я могу танцевать без устали, такие они легкие и удобные!), волосы украсила пряжкой из искусственного жемчуга (Сонька купить заставила).
Вообще у меня есть красивые платья, даже нарядные платья, но элегантность мне противопоказана. При моей странной,