научиться себе шить. Он рисовал ей эскизы платьев и костюмов, и по ним она шила. И тот горчичный костюм из тончайшей шерсти она сшила по его эскизу.
Нам с сестрой она не шила – все покупалось в магазинах. И все – на вырост. Покупалось, вернее, только мне. Наташа, сестра, – на два года меня младше, и ей приходилось донашивать то, из чего я выросла. Она совершенно на это не обижалась, просто иногда ей приходилось очень долго ждать.
– Посмотри, это платье тебе уже мало.
– Где?
– Вот здесь.
И Наташа показывала на пояс. Он действительно сидел уже на линии нижних ребер, но я очень любила это платье. Мне жалко было с ним расставаться.
– Ничего не мало!
– Ну дай хотя бы померить!
– Дам, когда мамы не будет дома.
Мама пресекала все разговоры на эту тему и сама решала, когда кому чего купить или передать.
Помню, мне купили новую коричневую цигейковую шубу и такую же шапку. Я эту шубу сразу же невзлюбила. Моя первая, беленькая, отходила, естественно, Наташке.
Я иду первый раз в ней гулять. Натуся простужена и сидит дома.
Вся семья с умилением смотрит в окно. Папа, мама, бабушка и злорадная Натуся.
И все мне кричат через открытую форточку: «Веруня! Веруня! Осторожно, очень осторожно. Не упади!!!» Это они не обо мне так беспокоились, а о новой шубе. Была уже весна, оттепель, кругом были лужи. И я на их глазах специально не падаю, а нахально просто ложусь в самую большую лужу и смотрю на их вытянутые лица.
До сих пор не понимаю, зачем я легла в эту лужу. Думаю, из-за злорадной трехлетней Натуси. Как же я тогда получила от мамы!
Вещи надо было носить аккуратно, очень аккуратно, чтобы они перешли Натусе в приличном виде. Сейчас никому ничего не надо передавать, но привычка осталась. Я очень аккуратно ношу: рефлекс – никуда не деться.
Папа умер совсем молодым. Ему было тридцать два года. У него был рак. Мама умерла через три года. Ее сбила машина. Я и Наташа остались с бабушкой.
Мне было тринадцать, а Наташе – одиннадцать.
Как-то бабушка попала в больницу. Мы Натусей остались вдвоем и совсем без денег. Совсем. Не на что было купить еду, а все, что было в доме, мы съели. Наступил голод. Настоящий голод. И никого, к кому можно обратиться за помощью.
Мне стало страшно.
Вдруг вбегает Натуся:
– Слушай, я сейчас от Люськи. Есть заказ. Ее мама купила ткань. Можешь сшить наволочки? Она заплатит.
– Конечно, могу! – ни минуты не раздумывая, сказала я. Хотя я понятия не имела, что делать с этой машинкой. Она была только мамина и ничья больше.
Я подошла к «Минерве», которая стояла в чехле с маминой смерти.
Открыла ее и начала вспоминать, что же делала мама, когда шила. Там были вставлены нитки, но совсем другого цвета, чем эта ткань, из которой надо было шить. Несколько дней я овладевала этой машинкой, пробовала на кусках ткани, оставшихся от маминых платьев.
Потом мы с Натусей долго соображали, как вставлять нитки. Просидели всю ночь, пока не заснули прямо над ней, этой «Минервой».
Наконец мы общими усилиями вставили нитки. Надо было