не быть. Помолилась я в душе и полезла в кабину. Тронулись. Едем, молчим. Шофер своими лапищами легко крутит баранку, поглядывает вокруг. На холме неподалеку показался храм. Детина как-то посветлел и истово перекрестился. Для меня это было так неожиданно, что я не сдержалась и сказала, хорошо, мол, ехать с верующим. А шофер повернулся ко мне: «Как же не верить, если Господь по молитвам матери и святителя Николая Угодника в короткое время трижды меня от смерти спасал!» Видя мою искреннюю заинтересованность, водитель продолжал:
«Было нас три брата. Я – младший. Отец умер рано, поднимала всех мать. Когда мы выросли и встали на ноги, она как-то отошла от нас. Я-то теперь понимаю, в то безбожное время ей больно было смотреть на нас. Мать, можно сказать, стала монахиней в миру. С людьми мало общалась, много молилась, старалась всем незаметно делать добро. Вот началась война. Призвали меня в армию, ведь был я классным шофером, и вскоре уже оказался на передовой. Туда снаряды, харч, оттуда раненых. Работы хватало. Часто немец бомбил, обстреливал. Самолеты охотились даже за одиночной машиной. Однажды попали мы в передрягу и загремели под трибунал. Не буду всего рассказывать, скажу только, что малая вина тут моя была, но никак она не тянула на расстрел. А трибунал суров, всех определили под вышку. Сидим мы в камере смертников, ждем, бумаги где-то ходят, а душа томится, противится несправедливости. Какое же это сильное чувство – томление духа! Вспомнил свою жизнь, грехи. Каюсь. Молюсь: “Святитель Николай! Помоги мне быстро упокоиться! Мамка! Помолись за сына своего непутевого, Шурку!” Конвоиры, видимо, знали суть дела и ко мне относились по-особому. Ведет один меня в туалет и вдруг шепчет: “Вот тебе карандаш и бумага, напиши домой, я отправлю”. На колене я кое-как нацарапал письмо и отдал конвоиру. Прошло несколько дней. Приговоренных начали вызывать, и они уже не возвращались. Настал и мой черед. Попрощался я с ребятами и пошел. Внутри все натянуто, как струна. Ведут по коридору, налево, направо. Останавливают меня у двери. Старший зашел в кабинет и через минуту появился. Иди, говорит. Я переступил порог и глазам не верю: за столом генерал, а рядом мать. “Вот что, служивый. Скажи спасибо матери, благодаря ей мы во всем и разобрались. Даю тебе с дорогами десять суток отпуска. Потом сразу в часть”. Как во сне я вышел оттуда, как до дому добрались, не помню. Отошел только к концу моего пребывания дома. Напоследок мать посмотрела мне в глаза и напутствовала: “Молись усердно, Шурка, Господу нашему, не забывай Николая Угодника”.
Вернулся я в часть, получил новенький “Студебеккер”. Машина – зверь, могла и по целине переть. Вскорости дали мне задание пробиться к нашим в окружении, доставить боеприпасы. Куда точно, не было известно, указали на карте только район. Конечно, я боялся, но страх постепенно сменился какой-то уверенностью, что все будет хорошо. Помолился горячо Николаю Угоднику и рванул на бешеной скорости. В общем, при огневой поддержке проскочил я линию фронта, только пули щелкали по бортам и кабине. Оторвался от