Жуков. Он шагал грузно, вразвалку – как ледокол, раздвигая толпу.
– Здорово-здорово! – загудел его бас.
Обнимаясь с ним, я едва смог свести за его спиной руки.
– Ну ты, Сашка, кабан. И откуда в тебе что взялось? Раньше, бывало, соплей перешибёшь…
Посмеялись. Было грустно и радостно видеть старых друзей. Удивительно, но уже через пару минут я видел их словно бы прежними, двадцатилетними – проступавшими сквозь их теперешний облик. И Сашка Жуков казался мне вовсе не тучным гигантом с багровым лицом, а худым пареньком, с которым мы вместе лазили по водосточной трубе в общежитие педучилища, с которым как-то переночевали в медвытрезвителе, и с которым я и сейчас бы пошёл, как говорится, в любую разведку. Только странным казалось, что этот парнишка вставлен зачем-то в тяжёлое, с одышкой шагавшее, тело и надел маску оплывшего, на ходу трясущегося, лица.
– Ну что, орлы? – гудел, как из бочки, Жуков. – Где будем выпивать и закусывать?
Иван предложил:
– Как вам японская кухня? Знаю отличное место.
– Мне всё равно, – махнул рукой Жуков. – Лишь бы не слишком шумно, а то ведь толком и не поговоришь.
На министерской машине – у Жукова был персональный водитель – поехали в Дом на набережной, в ресторан «Рис и рыба». Иван с Сашкой на заднем сиденье оживлённо спорили о государственных дотациях на науку, а я, сидя рядом с водителем и слушая их перепалку вполуха, с любопытством приезжего рассматривал город. «Сколько ж я здесь не бывал? Лет десять… Да, принарядилась Москва-матушка, ничего не скажешь. Ее теперь и матушкой-то не назовёшь: больно уж молода да нарядна…»
Смеркалось по-зимнему рано, и я чувствовал, как погружаюсь в почти незнакомую мне жизнь вечерней столицы. Казалось, что одна Москва, озабоченно-серая, будничная и дневная, быстро тонет в густеющих сумерках – уже были включены фары, – а место ее занимает другая, таинственная и манящая. Эта другая Москва проступала из тьмы, громоздила сиянье реклам, переливы витрин, бесконечные реки огней магистрали – навстречу нам текли огни белые, а впереди нас рубиново-красные – и я с облегчением чувствовал, как моя тоска растворяется в море безбрежной, сиявшей огнями, столицы. Рекламы переливались, мерцали – а надо всей этой огненной роскошью нависали багровые низкие тучи, отражавшие свет московских огней.
Возле Дома на набережной едва нашли место, где можно припарковаться. Иван повёл нас уверенно: мимо охраны, через шумный зал казино, в гардероб, где с нас были ловко сняты пальто, а потом к лифту, который поднял в зал японского ресторана.
– Ну, как вам здесь? – потирая ладони, спросил Подобед.
– Красиво, – ответил я искренне.
Через стеклянную стену были видны освещённые башни Кремля и вознесённая в небо свеча-колокольня Ивана Великого, а те, кто сидели за столиками, будто парили на фоне ночной темноты, среди разноцветных московских огней.
– Не люблю я эти иллюминации, – пробурчал Жуков, садясь спиной к Кремлю. – Значит, так: мне попроще чего. Ну, там водки, огурчиков… И чтоб никаких червяков