в скорости на двести километров. Его стрелок крутил в верхней турели спаренный крупнокалиберный пулемет, а штурман пристраивал свой пулемет в прорези носового фонаря.
Он догнал их сзади, уровнял высоту, и из трех стволов размочалил хвост.
– Паша!
Паша не отвечал, лежа в изодранном крошеве своей кабинки. Машина теряла управление.
– Жорка, прыгай! Прыгай, ну!
Штурман прыгнул.
Гривцов отодвинул форточку и пытался разглядеть, что внизу. Внизу был лес. «Юнкерc» зашел снова, и пулеметная очередь пробарабанила по бронеспинке. А в бомбоотсеке была Катя, живая или мертвая – Гривцов не знал.
Он сажал бомбардировщик на лес. Открыл фонарь, отстегнул привязные ремни. Ему повезло хоть сейчас – он садился на вырубку.
Удар! треск, хруст, бросок! Сели!
Они плюхнулись на брюхо в болоте среди пней, и многострадальный бомбардировщик вспыхнул разом, будто посадки только и ждал, чтоб сбросить с себя бремя существования на этой войне.
– Катя-а! – дико заорал Гривцов, выпрыгивая из кабины, и замер: бомболюк открывался из кабины штурмана… Но створки люка плотно легли в болотную грязь. Машина горела.
Он бросился к отсеку и забарабанил кулаками, рукояткой пистолета по обшивке. И в ответ прозвучали изнутри слабые удары…
Спас их мертвый Паша Голобоков. Паша возил с собой в хвосте топор, – он был сибиряк и топор считал необходимой аварийной принадлежностью. Гривцов судорожно схватил топор в его кабинке, залитой кровью, и с маху прорубил дюралевую обшивку. «Сейчас, Кать», – хрипел он, вырубая выход из фюзеляжа, пляша в огне со сгоревшими бровями и ресницами.
Два грузовика с немцами заезжали в лес в километре отсюда. И розыскные собаки поскуливали в кузовах.
II
Комбинезон на Гривцове дымился. Он прорубил уже дыру в фюзеляже и сунулся в нее, как вдруг получил удар по голове чем-то тяжелым и железным.
– Рация… – слабым голосом сказала Катя. – Рацию возьми…
– Какая к черту рация! – заорал Гривцов. – Взорвемся сейчас!
Он сорвал с Кати парашют, ранец, всю дребедень и стал пропихивать ее наружу. Катя была в полуобмороке. Она цеплялась за края отверстия, сопротивляясь, и повторяла:
– Рация…
– Да будет тебе рация! – Гривцов поднатужился и протолкнул ее наружу. Кое-как подал ей через дыру рацию и вылез сам. Схватил одной рукой Катю за шиворот, другой – рацию за лямки и стремительно потащил прочь от горящего самолета. Ноги его путались в длинном ремешке планшета, но планшет он не снимал: в нем карта, по ней еще предстоит выбираться отсюда.
– Андрей, ты горишь! – слабо закричала Катя.
Он упал на влажную землю среди пней и стал кататься, сбивая пламя с комбинезона. Комбинезон расползался, и он срывал с себя тлеющие куски. Наконец погасил, в возбуждении не чувствуя боли в обожженных руках и лице.
В сотне метров от самолета они в изнеможении сели и привалились спинами к огромному пню. Судорожно дышали, глядя на пылающую машину, чуть не ставшую их могилой.
Взрыв потряс лес – это взорвались бензобаки