не исчез в облаках. Хотя монахи Наланды в конце концов разыскали его, он отказался вернуться в монастырь и провел остаток своей жизни в безвестности как мирянин.
В отличие от большинства классических буддийских писаний, которые обыкновенно несколько сухи и абстрактны, Руководство Шантидэвы – чрезвычайно личное описание усилий, прилагаемых для понимания и практики Дхармы. Говоря от первого лица, Шантидэва не питает иллюзий насчет собственных недостатков. Вместо того, чтобы представлять путь как прогрессию этапов последовательного самосовершенствования, он указывает на ценность перипетий, когда радость сменяется отчаянием, когда самое темное заблуждение может быть освещено моментами ясности, когда боль незнакомого человека может внезапно быть прочувствована как твоя собственная, но тут же забыта в нахлынувшем чувстве нарциссизма. Меня это обнадеживало. Такое видение пути соответствовало моему собственному опыту, который входил в противоречие с размеренной иерархией «духовного развития», как она представлена в большинстве буддийских текстов. Непостоянство и сомнение, казалось, обречены на бесконечную борьбу с верой и убеждением. Как у монаха у меня было не очень много путей избавления от этой дилеммы. Я должен был оседлать эту лошадку, независимо от того, насколько она мучила и выматывала меня.
В отличие от большинства классических буддийских писаний, которые обыкновенно несколько сухи и абстрактны, Руководство Шантидэвы – чрезвычайно личное описание усилий, прилагаемых для понимания и практики Дхармы
В стихах Руководства и в собственном примере его автора предлагался идеал человеческого характера, лучше всего подходящего для задачи избавления от страданий. Его особенность состоит в особой восприимчивости, которая ускользает от четкого определения, и именно она больше всего поражала меня в Далай-ламе. По размышлении я понял, что восхищался им не потому, что он обладал особыми духовными качествами, например «состраданием» или «мудростью». Я восхищался его способностью находить ответ в любых ситуациях с прямотой и непосредственностью, которые происходили из цельности его существа. В основе этой восприимчивости лежало глубочайшее сочувствие тяжелому положению других; и это сочувствие, казалось, он распространял вокруг себя легко и с избытком. Согласно Шантидэве, такое сочувствие требует, чтобы личность перенесла радикальный опыт собственной пустоты, чтобы она не чувствовала себя фиксированным, отдельным эго, но увидела, как неразрывно вплетена она в ткань мироздания.
Я понял, что восхищался Далай-ламой не потому, что он обладал особыми духовными качествами, например «состраданием» или «мудростью».
Я восхищался его способностью находить ответ в любых ситуациях с прямотой и непосредственностью, которые происходили из цельности его существа
Самость не существует «со своей собственной стороны», как говорят тибетцы, в качестве некого объекта, который