буркнуть «Есть!» или «Так точно!», приложить руку к потертой пилотке – и к солдату не было бы никаких претензий. Но часто слишком болело избитое тело, отказывался нормально работать измученный бессонными ночами мозг и голодные спазмы постоянно терзали желудок, заворачивая его в тугую, ноющую спираль. И потому двигался и соображал он медленнее своих сослуживцев, получая львиную долю пинков и зуботычин. Он не умел заводить друзей на кухне, не умел втираться в доверие к офицерам, не умел и не хотел учиться выживать в болоте животной силы и животного страха, который называется человеческим обществом.
Правда, на втором году службы в тёмном царстве муштры и дедовщины появилось светлое окно.
По воскресеньям в части крутили кино. И вот там, в провонявшем потом, плесенью и дохлыми крысами клубе, на потрескавшемся от старости экране он как то увидел парня, который всеми частями мускулистого тела разбрасывал в стороны многочисленные шайки всяких разных хулиганов. Он видел все это и раньше, в той, другой, гражданской жизни, правда, тогда все это не имело для него ни малейшего значения. Но вдруг именно здесь, именно сейчас, под свист ног маленького экранного героя, внезапно родилась вполне серьезная цель: не надеясь на случайность, любой ценой научиться отвечать ударом на удар, стать сильнее, ибо в любой примитивной стае острые зубы ценятся гораздо выше самого изощренного ума. Во всяком случае, применяют их намного чаще.
И начались отжимания на кулаках после отбоя уже не ради увеселения «дедушек», а ради той самой великой цели. Рядом с ним во время этих импровизированных тренировок всегда стоял пузырек с нашатырным спиртом на случай потери сознания от истощения, бессонных ночей и полученных накануне побоев. Он вешал на стену лист бумаги и колотил по стене до тех пор, пока бумага не пропитается кровью из разбитых кулаков. Он зажмуривал глаза и, стоя по ночам на тумбочке дневального, медленно пилил тупым штык-ножом собственную руку. Ему зачем-то это было нужно. Может быть, он сходил с ума. А может быть, через боль ему открывалось что-то неподвластное пониманию храпящих на койках здоровенных от природы парней, родившихся (по их разумению) именно там, где рождаются настоящие люди – за сотню и далее километров от притягательного и ненавистного Кольца.
И он, стиснув зубы, продолжал резать собственную плоть, а потом тщательно затирал кровавую лужу на полу вонючей туалетной тряпкой.
А потом в полк пришел приказ об увольнении, и тот самый «дедушка», когда-то сломавший ему руку, засобирался домой. Отутюженная парадка с аксельбантами и купленными значками, новый голубой берет и начищенные до блеска прыжковые сапоги со шнурками были торжественно упакованы в чемодан, и с легким сердцем окончивший службу дембель покинул ворота части.
Офицер, обязанный сопровождать дембеля до вокзала, отойдя от КПП метров двести, торжественно распрощался с подопечным, а сам побрёл к очередной любовнице.
Но новоиспеченный гражданский человек не остался без эскорта. За ним крался тот