надо. Займёмся мы?
– Я дам на этот счёт команду людям из отдела. Но вот ещё что, – Донован постучал по столешнице карандашом. – Вы пришли в бар в семь утра. Ровно за час до открытия, и обнаружили на заднем дворе мёртвую Алишу Корморан. Почему она вообще оказалась здесь так рано?
– Не знаю, – госпожа Веласкес вытерла глаза. – Не знаю, детектив, совсем не знаю. У Алиши ведь сегодня должна была быть смена вечерняя.
Сумерки поблекли и просветлели до серости. Парикмахер, теребя передник, на другой стороне узкой улицы что-то твердил лейтенанту. Мартинсен кивал. Парикмахер был всклокочен и небрит – очень даже комичный товарищ сапожнику, который без сапог и ботинок. Сырость не сулила особо приятной прогулки, но прохожие уже появились и, кучкуясь группами, пялились. Чёрный мешок мялся и скрипел, когда Алишу Корморан перекладывали на носилки. Удар пришёлся в висок, очень ровно – повторил про себя Донован. Следов борьбы не обнаружено. Он собирался спросить у Эгле, поняла ли она, что это означает, но оставил все тринадцать погрешностей воли работать. Эгле беседовала с санитарами. Донован окликнул лейтенанта. Парикмахер, получив от того разрешение вернуться в салон, юркнул за вращающуюся дверь. Парикмахер явно имел небольшие проблемы с законом – неоплаченные штрафы или, может, был лишён водительских прав. В мельтешащей за обклеенным рекламками стеклом спине ощущалась заячья нервозность.
– Брадобрей подтвердил, что хозяйка бара и её племянник подошли где-то в семь. Он живёт тут же, на втором этаже над своей цирюльней, и как раз сам встал и пил утренний кофе. Он их видел в окно, детектив.
– Понятно.
– Как долго пролежало тело?
– Часа три, может, и чуть больше. Время смерти примерно – пять-шесть утра.
– Зря пришла, – проворчал Донован.
– Зря, – вздохнул лейтенант. – Вам теперь работы.
– Знаешь, Мартинсен? Ни один из нас не отправится в рай.
– В смысле?
– Мы огрубели. А что там за шкурой из железобетона – не видно. Там, может, ничего вообще. Отсутствие.
Лейтенант рассмеялся.
– У меня там желание спать.
– У девчонки даже родственников нет. Что жила, что умерла, всё едино. Коллеги повздыхают и забудут.
– Но не тот парнишка. Гарфилд, – сказала позади Эгле.
Морось напитала её волосы, сделав резкими на фоне лица и тяжёлыми. Эгле стояла прямо и спокойно. Ворот плаща был расстёгнут. Она не носила перчатки, шарфы или шляпы, не курила сигареты и сигары, не бранилась и всё равно была похожа на детектива больше, чем сам Донован.
– Любовь, – произнёс Донован с придыханием, и Мартинсен хрюкнул.
– Вы абсолютно правы, детектив.
– Что смеюсь?
– Нет, что дали определение. Ваша насмешка понятна и не вызывает у меня осуждения. Вы смущены. Вы тоже, лейтенант.
– А? – Мартинсен вылупился.
– Его врождённые особенности не допускают грязной шелухи взросления. Мальчик любит искренне и чисто. Он – ребёнок.