в подъезде дома, куда она спешила по вызову. Забрали мелочь из сумочки, сережки из ушей.
– Ужас! – не выдержала Бережная.
– Это для тебя ужас, а для Константина Ивановича – страшное горе. Милиция, разумеется, опрашивала и его, но он молчал, да и не знал ничего. А потом в городе произошло тройное убийство – нашли мертвыми видавших виды уголовников. При них были ножи, которыми они, судя по всему, пытались обороняться, но это им не помогло. Эксперт сказал, что удары были нанесены тяжелым предметом, но характер их нанесения – не сверху, а непосредственно в лицо – позволял считать, что бандитов убил ударом кулака человек невероятной силы. Расследование проводил я и сразу понял, кто это мог сделать. Пришел к нему один, без понятых, попросил рассказать. Но Константин Иванович только плечами пожал. Я осмотрел его одежду на предмет повреждений или следов крови, но ничего не нашел. Попросил снять рубашку. Он не сразу, но подчинился. Левая рука у него была перевязана. Я размотал бинты и увидел глубокую резаную рану – характерный след от ножа. Кандейкин, судя по всему, прикрылся тогда рукой и сам ударил. Ну, что мне оставалось делать…
– Андрей Андреевич, – взмолилась Бережная, боясь услышать правду, – неужели вы…
– Ну да. Я посоветовал ему найти свидетелей на работе, которые подтвердят, что он получил эту рану на вокзале, зацепившись за какой-нибудь крюк за пару дней до гибели жены. Кандейкин тогда молча кивнул, а я ушел. Добавлю только, что все время, пока я находился в их малюсенькой темной квартирке, за стеной в своей комнате тихо плакал ребенок. Плач этот стоял у меня в ушах так долго, что, выйдя со двора на улицу, я остановился, прислонился спиной к грязной стене и закурил. Одну папироску, другую. Потом из того двора вышел мальчик лет двенадцати – очень приличный, хорошо одетый. Он посмотрел на меня и бросился бежать. А я ведь даже не в форме был. Возможно, этот мальчик находился в квартире Константина Ивановича в то время, когда я его опрашивал.
– Мне кажется, я даже знаю имя этого мальчика, – сказала Бережная.
Она замолчала, Андрей Андреевич тоже. Наконец он произнес:
– Вот и все, что мне известно по вашему вопросу касаемо личности заинтересовавшего вас Кандида.
– Погодите, – вспомнила Вера, – а кто ему такое прозвище придумал? Понятно, что по созвучию с фамилией. Но ведь надо было знать, что у Вольтера есть повесть с названием «Кандид, или Оптимизм». Разве кто-то из уголовников мог читать Вольтера?
– В лагерных библиотеках и не такие авторы встречаются, хотя… Может быть, конечно, что рядом с Кандейкиным на соседней шконке парился образованный человек, который, поразившись его волей к жизни и несгибаемостью, назвал Константина Ивановича именно так. А потом это погоняло стало основным. Если у вас все, Верочка…
– У меня не все. Завтра, а лучше сегодня после работы заскочите ко мне в офис, подпишем с вами договор. Один раз вы уже помогли нам, и сегодняшняя информация, как мне кажется, тоже поможет. Так что до встречи…
– Погодите! –