а вообще, о той жизни, которая когда-то была и которую у него отобрали.
Пусть отец не доверял ему тогда дел серьёзнее измельчения в ступке разных веществ и нарезания трав, всё равно это было в тысячу раз лучше теперешних «поручений».
Эдвард Райни, отец Айка, склонился над столом в напряженной позе. Из-за жары он был обнажен по пояс. Мускулистый, высокий, в кожаных штанах и фартуке, он напоминал кузнеца за работой, хотя для кузнеца был слишком легкого, сухощавого сложения. Длинная черная коса змеилась по блестящей от пота спине.
Эдвард осторожно помешивал стеклянной палочкой бурый порошок в металлической чашке. Дно чашки лизал тонкий язычок синего пламени, вырывающийся из стеклянной горелки. Порошок игнорировал и нагрев и помешивание.
Отец и сын не поздоровались и не пожелали друг другу доброго утра. Но это отнюдь не означало, что они в ссоре. Просто утро не сулило ничего доброго – по крайней мере, им. А всё из-за листа бумаги, лежавшего на столе между разнокалиберных стеклянных сосудов, пустых и полных.
Айк ощутил вязкую пустоту в груди. Он знал почти наверняка, что приказ будет, но всё-таки надеялся… как всегда, напрасно.
– Клеймение, – не отрываясь от своего занятия, произнес Эдвард, —ты справишься.
Айк кивнул и сунул приказ за отворот куртки. Подождал, в надежде, что отец что-нибудь добавит, но он молчал. Айк тихонько вздохнул и пошел собираться.
Обычно клеймением – татуировкой или раскаленным железом – и изгнанием из города наказывали за повторное воровство. Во Вьене, где должен был стать Свершителем Айк, предпочитали раскаленное железо. Когда Айк наблюдал клеймение в первый раз, его вывернуло наизнанку от запаха горелой плоти, но деваться было некуда, пришлось освоить эту ужасную процедуру. Прошло три года, а он по-прежнему испытывал дурноту при одной мысли о предстоящем клеймении.
«Не думай об этом, не думай и всё», уговаривал он себя, спускаясь по лестнице с котомкой в руках. Натянул сапоги, накинул плащ. Солнце пригревало, но Айку казалось, что в плаще он выглядит внушительнее.
Этой весной он достиг пятнадцатилетия и по закону был уже взрослый, но сам себя взрослым не чувствовал. Особенно когда отец отправлял его выполнять приказ в одиночку.
По нежно-голубому небу плыли кучевые облака с белыми спинками и серыми подбрюшьями; в кронах деревьев оглушительно гомонили птицы. Айк невольно улыбнулся, но вспомнил, что ему предстоит, и улыбка увяла.
Он вышел на главную улицу, и на него снова обрушился слитный гул сотен голосов, скрип колес, хохот, крики и брань. К счастью, горожане, завидев массивную, облаченную во все черное фигуру, поспешно расступались, чтобы край плаща ненароком не коснулся их. Поначалу Айка это коробило, но на самом деле так было даже удобнее – можно быстро дойти, куда нужно. Что же до остального… если бы закон и не запрещал Свершителям общаться с обычными людьми, о чем, скажите на милость, он говорил бы с ними?
Айк обогнул здание магистрата с правой стороны; здесь притулилось