на творческой ниве… Даже, смешно сказать, влюбились в одну и ту же смазливую девчонку.
Записки были поспешно написаны от руки, без подписи, адреса и даты, в три странички. Холмс стал читать вслух:
– “Я пришел к редактору со своей только что законченной повестью, в которой главная героиня, обласканная мною, то есть сиречь автором, и всеми возможными техническими средствами современной литературы, была славная и общительная девушка Ниночка. Повесть была с элементами автобиографии, поэтому писалась горячо, на одном дыхании, а все выстраданные чувства, которые испытывал к Ниночке, я направил, как прекрасные цветы, строго по ее адресу. Ниночка, тем не менее, металась между мной и аспирантом Глаузером (на самом деле больше всего на свете она любила мороженое). Я так натурально выписал образ, так полюбил свою героиню Ниночку, что, если бы некоторые истории имели сослагательное наклонение, а художественные произведения оживали, я бы на ней непременно женился. Даже развелся, если бы того требовал финал повести или я был бы женат на другой, слово джентльмена, тем более мне было больно смотреть, как она тяжело переносила одиночество, не справляясь с большими порциями мороженого. Но, увы! Выбран был неимоверный нестандартный вариант. Повесть кончалась тем, что каждый из нас троих дал обет безбрачия по невозможности разрубить гордиев узел…
По мере того, как редактор перелистывал рукопись, читая для быстроты по диагонали, на его лице все явственней проступала брезгливая усмешка.
– Свежо, но не реально! – сразу же осадил он меня. – Что за странная сепаратная сделка – ни вашим, ни нашим, каждый остался при своих интересах. А где традиционное разрастание конфликта, где столкновение сильных, на грани фола, характеров. Где, я спрашиваю, кровопускание, наконец. Решительный Отелло тебе бы не простил мягкотелости и малодушия! Ишь вы, воинствующие миротворцы и миролюбцы, этакие сюсюкающиеся гусары из любовного треугольника, галантно презентующие друг другу любимых женщин.
Во мне проступал протест, но я не мог выбрать момент, чтобы возразить в таком стремительном потоке его красноречия. И все же я сумел вознести свой глас вопиющего в пустыне.
– Пожалуйста, пример! – перебил я его. – Какая реальность заставляет льва уживаться в клетке в обществе с лисицей, а кошку с мышкой?
– Чепуха, вздор, неудачный пример! – заносчиво возвысил голос редактор. – Введи еще одного льва или еще одну кошку, не корми, и от такой равновесной идиллии останется кровавое место.
– Но я не считаю себя “кровожадным” писателем, – заметил я. – Это против моих литературных принципов. Также не применяю ненормативную лексику.
– Смотря как ты с ней поведешься и как отреагирует общественность. Будешь молодец, если тебе удастся не получить по шапке, – На этот раз редактор был весь боевая готовность доказать моё литературное отступничество своим вибрирующим дискантом, а я не мог вставить ни слова. Слова его врывались в уши барабанным грохотом. – Ты обязан держать