кивая головою.
* * *
…И вот мы на Пречистенке
дурачимся с тобой.
В лицо цветка тычинками
дождь тычется слепой.
Мы от него не прячемся
и, в общем-то, правы:
то грустное дурачество
последнее, увы.
Вагоны ждут на станции,
и ждут уже давно.
Мы знаем, что расстаться нам
сегодня суждено.
И вот — вокзал. И лестница.
Прощаемся на ней
не на день, не на месяцы —
на весь остаток дней.
В одном лишь нет сомнения:
сигналят поезда,
увы, не к отправлению —
к разлуке навсегда.
* * *
Казалось, всё это надолго, навечно,
но вот уж не видно совсем очертаний
камней, что пасутся отарой овечьей,
Эльбруса — стоит в белой бурке чабаньей.
И только костер, что свернулся удавом,
глотающий мрак, а с ним вместе и годы.
Нельзя устоять перед этим ударом
судьбы, как не скроешься от непогоды.
Но я о другом… Я о том, что мелели
мечты – угодили мы в засуху быта.
На самом ли деле, на самом ли деле
мы так постарели, что все позабыто?
– Ты в это поверь, всего доброго ради,
но теплые звезды запутались в листьях.
И видим мы, в зеркало времени глядя,
морщины на наших обыденных лицах.
— И что? Убиваться, с крыш падая наземь
с безумными, белыми, злыми глазами,
от аминазина корягой немея?
– Нет, я не забуду, нет, я не посмею!
Я помню дыхание гор, что задаром,
лавандой пропахшие горькие руки,
и щебень с особенным, южным загаром,
и эту дорогу, что мчится к разлуке…
И где-то тревогу пророчит валторна,
в мелодии этой и страх, и унылость.
И жизнь, как огонь, поглощает проворно
всё то, что нам грезилось, всё, что приснилось.
* * *
Встретиться с тобою мне больше не обмаслится,
прошлое скрывается в облачном дыму.
Ты была, наверное, новичок-обманщица —
обманула первая ты себя саму.
Что же ты наделала? Поднимись по лестнице,
возвратись, пожалуйста, в опустевший дом,
ведь такая, в сущности, это околесица,
если то, что дорого, мы не бережём.
Вновь тоска дорожная, и мелькают станции,
степь — фанера серая, речка у леска…
И наверно, в памяти лишь она останется —
длинная, плацкартная, смертная тоска.
А ещё – тяжёлая, липкая бессонница,
та, что не уносится вместе с ветром вдаль,
и в том скором поезде почему-то вспомнится
глаз твоих полуночных голубой февраль.
Но слепыми вьюгами годы запорошены
и свою верёвочку продолжают вить…
Отчего мы в старости не прощаем прошлое?
Оттого,