оба отправились счастье делить и опасность.
Впрочем, труды и опасность дядюшке только достались:
Он сквозь окошко проникнул вовнутрь и с огромным усильем
Эту добычу их общую выбросил волку. К несчастью,
Были собаки вблизи, и дядюшку в доме накрыли.
Шкуру на нем обработали честно. Весь в ранах, удрал он.
Волка немедля найдя, сполна ему выплакав горе,
Долю свою он потребовал. Тот говорит: «Отложил я
Дивный кусок для тебя. Налегай поусердней, приятель,
Все обглодай без остатка. А сало – ты лапы оближешь!»
Волк тот кусок и приносит рогатую палку, на коей
Туша свиная висела. Теперь той свинины роскошной
Не было: с нею расправился волк, непутевый обжора!
Рейнеке речи лишился от гнева. Но что он там думал, —
Сами додумайте… О государь, перевалит за сотню
Счет подобных проделок волка над дядюшкой-лисом.
Но… умолчу я о них. Будь Рейнеке здесь самолично,
Лучше б себя защитил он. Впрочем, король благородный,
Милостивый повелитель, одно я осмелюсь отметить:
Слышали все вы, как Изегрим речью неумной унизил
Честь супруги-волчихи, с которой ему надлежало,
Хоть бы ценой своей жизни, снять даже тень подозренья!
Лет уже семь или больше минуло с тех пор, как мой дядя
Верное сердце свое посвятил – я сказал бы – прекрасной
Фрау Гирмунде-волчихе, на плясках ночных это было.
Изегрим сам находился, как мне говорили, в отлучке.
Дядину страсть принимала волчиха вполне благосклонно.
Что ж вам еще? От нее вы ни разу не слышали жалоб?
Да, жива, невредима! Зачем же он шум поднимает?
Будь он умней, то, конечно, молчал бы: себя же позорит…
Дальше, – сказал барсук, – следует сказка про зайца!
Пустопорожняя сплетня! Ужели не вправе учитель
Строго наказывать школьников за невниманье и леность?
Коль не пороть мальчуганов, прощать баловство или грубость,
Как же, позвольте спросить, молодежь мы тогда воспитаем?..
Вакерлос плакался тоже: зимой-де колбаски кусочек
Он потерял! Но об этом уж лучше б скорбел втихомолку!
Слышали все вы: колбаска ворована. Кто как нажился,
Так и лишился!.. И кто упрекнуть бы отважился дядю
В том, что украденный клад отобрал он у вора? Конечно,
Знатным и власть имущим особам, как вы, не мешало б
Строже быть, беспощаднее, – стать для воров устрашеньем.
Стоило б дядю простить, если б он и повесил воришку!
Но самосуд он отверг, уважая особу монарха,
Ибо смертная казнь – лишь королевское право.
Ах, благодарностью дядя мой все-таки мало утешен,
Как бы он ни был и правым и твердым в борьбе с преступленьем.
Кто же, скажите, с тех пор, как объявлен был мир королевский,
Держится лучше его? Он совсем изменил образ жизни:
Раз только в сутки он ест, как отшельник живет, угнетает
Плоть и на голое тело надел власяницу; давненько
В