здательской системе Ridero
От курсанта СВТКУ до майора ВКС в отставке
Матерям, отцам и их детям, семидесятых годов, посвящается!
«Жизнь – это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились».
Открываю, видавший виды, курсантский, а впоследствии и офицерский чемоданчик, цвета пятнистой оранжевой жирафы. Замки еще работают, а вот застёжки и ручка чуть порваны, ну, это ничего, когда-нибудь, может быть, отремонтируем. В нём лежат и давно уже лежат фотографии, альбомы с фотографиями – этими кусочками застывшей и запомнившейся мне моей жизни. Застывшие жизни ребят, с которыми я рос, играл, учился, хулиганил и бедокурил. Мои друзья и товарищи тоже где-то бывали, что-то совершали, служили Родине, геройски погибали, просто погибали и умирали от болезней, просто жили и жили для кого-то и чего-то, которые живут сейчас с нами и жить дальше будут в нашей памяти, в детях и внуках своих.
Еще в седьмом классе мать и отец провели со мной воспитательный курс выбора профессии. Она и он рассказывали про моих дедов, своих отцов и соответственно направляли мои мысли на приобретение военной специальности. Отец хотел, чтобы я выбрал артиллерию. Мать хотела, чтобы меня содержало государство. Очень мне было интересно перебирать и смотреть отцовы фотографии, на которых он был сфотографирован со своими сослуживцами. В армию его взяли, по повестке конечно, в 1947 году, когда ему исполнилось девятнадцать лет. До девятнадцати годов он был на брони в колхозе. Как он объяснял, в колхозе мужиков было, кроме председателя колхоза – однорукого инвалида – еще трое малолетних ребят. Это значит, мой отец был один из троих мужиков. На этих трех мальчишках держалась вся механизация и конный двор колхоза. Естественно пока они не подросли и поняли, что надо не в игры играть, а пахать с утра до ночи на работах в колхозе, чтобы колхоз план давал. А работникам шли в зачет трудодни и в итоге натуроплата = соломой, картошкой, зерном, семечками, овощами, молоком, мясом, шерстью и так далее, то есть, всем тем, что оставалось у колхоза в излишке после сдачи урожая государству по плану. Последним участком работы в колхозе у отца была база МТС. Он с напарником получил от председателя колхоза новенький колесный трактор – универсал Владимирского тракторного завода. Передние управляемые колеса трактора были полностью железные. Железные обода колес на железных же спицах. Ведущие задние колеса тоже были полностью железные, но с косыми грунтозацепами по наружному диаметру обода, чтобы можно было и по рыхлой земле, и по грязи, и по снегу ездить на этом тракторе и не скользить. И вот поздно вечером после очередного прохода при вспашке зяби (земли то есть, на зиму), отец мой подозвал своего напарника, попросил его попахать землю, пока он полежит на травке, отдохнет.
– А то, что-то глаза слипаются – сказал, спрыгнул на землю, отошел к вспаханному участку земли, вышел на край поля и на травке прилёг.
Потом рассказывал, что случилось, и сам удивлялся. Говорит, «спал как убитый, и вдруг сон такой яркий и короткий. Будто бы, немецкие самолеты в небе налетели тучей на бомбёжку Воронежа, а здесь наши истребители вынырнули от солнца. Разгоняют немецкие бомбардировщики – «юнкерсы» и сбивают их один за другим. Но тут, помощь немцам подоспела, ихние «мессершмиты», истребители – охранники бомбардировщиков, по-простому «мессеры», начали наших «яков» отгонять от «юнкерсов». Трескотня от авиационных пушек и вой самолетных двигателей были еле слышны. И, вдруг, говорит, вижу, один наш «як» задымил и полетел к земле. И главное, дымит, и летит прямо на меня. И так это обидно стало, вон, сколько наши сбили «юнкерсов», и они упали далеко от нас, а здесь свой на своих падает. Хочу убежать, а ноги не двигаются. Между тем, вой стремительно приближавшегося подбитого «яка» перерос в громкое потрескивание сгорающей обшивки самолета. Ну, думаю, всё, хана тебе Колян, и торопливо в уме прощаюсь со всей роднёй. Ноги у меня подкосились, и я упал. Тут-то сон и закончился. Неожиданно тихо стало. Слышу, будто мать меня зовет:
– Коля, Коля вставай уже, хватит спать.
А потом грубым мужским голосом:
– Да очнись ты, ядрена вошь, это что ж мне теперь будет?
И трясет меня за плечо. Открываю глаза, вижу своего напарника и спрашиваю его, еще не отойдя от сна:
– А «як» -то где?
– Какой такой «як», – кричит мне напарник,
– Это я на тракторе по тебе проехал, ты хоть живой, а? – И сам меня ощупывает всего, прям как бабу, какую.
Оттолкнул я его руки, встал на ноги и теперь уж сам себя охлопал и по спине, и по рукам, и по голове, и по ногам. Чувствую что-то липкое на одной штанине, потом понял, кровь это.
– Вот – говорю,
– Штанину мне порвал и шкурку с лодыжки содрал до крови.
И попрыгал на ногах, кости вроде все целые и нигде не болят. Напарник уже на траве сидел и смотрел, как я прыгаю. Потом сам прыгать стал, похлопывать меня по плечам и приговаривать:
– Ну, ты даёшь, ну, ты даёшь!
Оказывается,