тут же недовольно кривит губы, вновь опуская глаза.
– Тебя с боку и со спины будут обстреливать. И ты снова труп.
– Тогда… тогда… тогда…, – мешкает Иннокентий.
– Есть только один выход, – перебивает сержант. – Идти вперед, в атаку. Потому, что ты так и так уже мертвец, но когда пойдешь вперед, то противник замешкается, тут ты больше всего положить сможешь. Понял?
Иннокентий молчит. Сказать ему нечего, но ум будоражит желание не согласиться. Должно же быть что-то, должен быть выход, думается юноше. Наверняка, сержант специально так говорит. Совсем ведь не обязательно, что тебя пристрелят, если отступать с боем, или если пойти по окопу и суметь прорваться, если кто-то будет прикрывать тыл, отступая…. Впрочем, спорить он все равно не решается, и так и проглатывает сомнения, не давая им переродиться в звуке.
– Сейчас ты как раз в таком окружении, – вдруг продолжает сержант. – Бойцы тебя презирают, друзей у тебя здесь нет, так ты еще и к лейтенанту подлизался, а теперь….
– Я не….
Сержант резко выставляет руку и не дает перебивать.
– Теперь и он понял, чего ты стоишь. – На миг сержант замолкает, глядит на растерянного, испуганного и потухшего юношу, вздыхает и поднимается на ноги. – Теперь либо будешь отступать, либо пойдешь вперед.
Иннокентий не понимает, и это легко угадать по его лицу, так что сержант не ждет вопроса и сразу на него отвечает.
– Если прострелишь себе голову, значит, сдался. – Сержант говорит спокойно и не выражает эмоций, словно ничего ужасного в его словах нет. – Это и есть твое отступление, и ничем хорошим оно обернуться не может. А хочешь попытать счастье, так в следующий раз покажи всем, на что способен, и когда нужно будет идти в атаку – иди. Иди так, чтобы все увидели и все запомнили. Иначе так и сдохнешь тут бесполезной сволочью.
Он так и уходит, опустошив юношу своими рассуждениями окончательно. Дядя Коля, улыбчивый мужичок, видит, когда сержант проходит куда-то с хмурым видом, ждет, когда следом появится юноша, но того все нет.
Когда начинает темнеть, дядя Коля уже с тревогой всматривается в ту сторону, куда сержант уводил Иннокентия, и тогда его неравнодушие замечает второй караульный, не терпевший общества юноши в нарядах.
– Чего? – Караульный зовет недовольным голосом, смотрит на мужичка хмуро и своего неодобрения не прячет. – Жалко, что ли тебе этого….
Не став грубить, караульный просто отворачивается, а дядя Коля вздыхает, достает уставную махорку, заворачивает аккуратную самокрутку и закуривает.
– А чего? Он тоже человек, – спокойно отвечает дядя Коля. – Еще убьется.
– Да и черт с ним.
Дядя Коля взглядывает на караульного с недовольством, даже застывает с хмурым взглядом, но тот не оборачивается.
– Разве ж так можно? – шипит он, погодя.
– С трусом и не так можно, – отвечает караульный сердитым голосом. – Даже нужно.
– С трусом! – кривится дядя Коля. – Молодой он еще, неопытный, вот и боится.