с потрохами, бросился из квартиры прочь.
По пути домой он лихорадочно соображал, как такое с ним, чистоплюем на давно свободном от комплексов выгоне интима, могло приключиться? Но память пасовала, мечась в хаосе мутных обрывков. В какой-то момент, через смог одурения, проступил родной кабинет и вроде бы лик Галины, трясущей его за плечо. Вспомнился еще резанувший при пробуждении свет. Однако случилось ли это на самом деле – провал в сон за рабочим столом и побудка секретаршей – он уверен не был. И так наше сознание – царство сплошных теней. Но в том, что угораздило «приземлиться» у Галины, сомнений не возникало.
На следующее утро из уст Эдика, его водителя, и самой Галины о сотворившемся конфузе не позвучало и намека. Разве что Галина чуть дольше, чем обычно, задержала на нем взгляд. Но усматривать в том акценте подспудный смысл резону он не видел – столь ненормативен был с перебору его фасад. Больше того, с тех пор секретарша даже тенью эмоций к тому злосчастному эпизоду не отсылала, будто не было ничего, и «транспортировка тела» вменена должностными обязанностями.
Так вот Талызин ныне, в новом приступе раскаяния, стегал извилины, решая втемяшившийся ребус: переспал он с Галиной в ту ночь или нет? Если нет, то были ли с его стороны поползновения? Он слишком дорожил отношениями со своей секретаршей, ее собачьей преданностью, чтобы отмахнуться от досадного происшествия и на кладбище извечного мужского эгоизма его похоронить. Пусть промашка никакой живностью между ним и Галей не пробежала…
А пошло все вкривь и вкось в судьбе Талызина четыре года назад, когда в одночасье он лишился дочери, жены, бросивших его без нот и ультиматумов. Разрыв супруга провернула, можно сказать, виртуозно. Втихаря перевела дочь с Владимирского пединститута в Московский, выписалась из квартиры, опустошила счет в сберкассе, поставив перед фактом: выхожу в Москве замуж, разумеется, прежде с тобой разведясь. Так что айда в ЗАГС прямо сейчас! А с Ларисой, дочерью, конечно же, общайся, каникулы, то да сё, и сам приезжай. Меня же, забудь! Навсегда!
И он, крепкий, прочно стоящий на ногах мужик, запил, хоть и не сразу. Поначалу пропускал рюмку-другую по вечерам, дабы приглушить боль, казалось ему, распарывающую душу на лоскуты отчаяния. Помогало не очень, так что доза постепенно росла, в конце концов перескочив границы разумного. Не успел он и оглянуться, как понял: настоящая зависимость, вцепившаяся в психику верткими щупальцами-присосками. Сказать, что отчаялся, то нет. Как цельная, состоявшееся личность Талызин твердо знал: он сильнее. Без особых усилий «колючку» пагубы отцепил, худо-бедно свыкнувшись с породившей ее трагедией. Тем временем натянулся мостик между ним и дочерью – то в Москве, то во Владимире они встречались, трамбуя новую, осознаваемую, как данность, колею. Но тут сорвавший разок-другой, Талызин постиг: бороться с питейной напастью – до скончания дней, совсем не насморк…
На дворе «стояла» перестройка,