rel="nofollow" href="#i_135.jpg"/>
Офицеры фотографируются. Рядом остатки уничтоженной внутренним взрывом «тридцатьчетверки»
Пополнить некем – людей-то не было. Машины были, а людей не было. Зам по строю дивизии зовет комбата нашего. Говорит: «Взять скотные дворы!» Комбат говорит – мол, там что-то на прямой наводке. Ну, а тот у связника взял карабин: «Не пойдешь – пристрелю!» И мы пошли. Взяли эти скотные дворы. Остановились. Там так – дом, скотный двор, сарай и здоровое дерево. Мы возле дерева и встали. Другая машина справа, третья немножечко сзади. Прошло немного времени – приводят пленного немца. Здоровый такой рыжий парень. Пуля ему в кончик носа попала, в горбинку. Но ничего не сделала. Он на колени встал, просит – не убивайте, мол, цвай киндер у меня. Ну что, оставили его. Посадили, где котлы для варки мяса. Ну и сидим. У меня шуба такая была, автомат. Вдруг командир кричит: «Танки!» Выскочили. Восемь самоходок немецких. Три «фердинанда» и пять «штурмгешютцев» 75-миллиметровых. Ну, по «Феде»-то ударили мы двумя снарядами подкалиберными метров с 400. Рикошет. Не берет. Смотрим – разворачивается в нашу сторону. А был февраль месяц, тепло, пахота раскисла. Ползет танк или самоходка – так, как лодка, днищем по земле, еле-еле двигается. Ну, разворачивается он, видим – дело-то плохо. Мы – из машины. Он как ударит – попал в дерево. Дерево впереди нас упало. Он еще пару раз выстрелил наугад – дерево нас кроной прикрыло. Мы обратно в скотный двор. Я сижу с фрицем, а он наполовину по-русски, наполовину по-польски говорит. Слышу – двигатель у машины заработал. Я выглянул, смотрю – моя самоходка-то уходит. А я-то здесь. Я забегал, конечно. У стойла лежал парень, раненный в живот. Просит: «Добей меня!» Я отказался. И только к выходу – откуда-то сбоку ударили из пулемета разрывными. Кирпичная пыль только заклубилась. Я обратно. Дело-то, вижу, керосином пахнет. Я снял шубу, завернул в нее автомат, под солому спрятал. Думаю: «Надо уходить». Пистолет у меня был. Его – в руку. И самое интересное, что у меня сапоги были. Солдатам-то раньше ботинки с обмотками давали. А у меня трофейные сапоги офицерские. Нога у меня 38-го, а они – 43-го размера. Я там кучу портянок накрутил – попижонить-то охота. Молодой был, 18 лет. Выскочил я, а самоходки уже метрах в 100 от нас. Стали стрелять по мне. Межа там такая была, наполненная водой, я – в эту межу и пополз по-пластунски. На мое счастье, рядом, немного в стороне группа пехоты поднялась. Тоже стала уходить. Видят, что дело-то такое. Немцы огонь перенесли на них. Я ползу, потом чувствую – что-то не двигаюсь. А выполз на сухую землю, сапоги сползли, не оттолкнуться голенищем-то. Сбросил я сапоги и босиком как дал, в одних носках. А машина уже бугор перевалила. Догнал, говорю: «Ребята, что же вы меня бросили-то?» А в машине двое убитых пехотинцев. Они хотели за броней спрятаться. Не получилось. Выскочили мы за бугор. И немцы за бугор перевалили. И стали бить по нам метров с 400. Здесь уже без промаха. Но, видно, пушкари у них неважные были. Попало в левый борт, кассету с зарядами разворотило и один двигатель. Мы сидели под пушкой. Наводчику в живот попало. Ну, удар-то дай бог какой, когда по броне бьет болванкой.