вручил Августо презент в виде марки, тянувшей на десять тысяч долларов. Цена в беседах уже закадычных друзей так и упомянута не была, но то, что она испанцу доподлинно известна, сомневаться не приходилось.
По получении презента стоимостью в двухкомнатную квартиру (не в самом, конечно, престижном районе его родной Сарагосы), у Августо прорезался приятный, отдающий елеем голосок, складно нашептавший о второстепенных секретах натовской текучки. Сделал это добровольно, никто его за язык не тянул. Те факты советской разведке были хорошо известны, но отличались предельной точностью.
Тут красноречие испанца почему-то померкло, и, позабыв о филателии, сплотившей приятелей поначалу, Августо все чаще сетовал на опостылевшую службу, между делом разражаясь грезами пушистой жизни на широте «Лас-Вегас-Монте-Карло».
В какой-то момент булькающих желудочным соком эмпирей промелькнула и цена, за которую майор не прочь «сбить спесь с этих заносчивых американцев», не причиняя его родине вреда, ни-ни! Будто она кого-либо интересовала… Тема освещалась полунамеками, но лейтмотив не пробуждал сомнений: деньги на бочку, а шифры – как только, так сразу.
Мировой опыт добровольного предательства гласил: Августо принадлежит к редкой разновидности иуд – то ли патологических сквалыг, то ли круглых идиотов, ибо первая, не отягощенная заявкой на суть информация, предателем отпускается безвозмездно. Лишь скрупулезно изучив материал и дав оценку перспективности потока, разведка принимает решение, стоит привлекать информанта к сотрудничеству или нет, равно как оплатить услугу или выдать «сухой» счет. На чутких весах шпионажа опасения провала нередко перевешивают самый ценный улов.
Между тем психологи склонились к выводу, что переперченный меркантилизм испанца, отдающий наивностью и провинциализмом, – та самая гирька, которая перетягивает весы сомнений в его пользу, а не мина ЦРУ, подброшенная для очередного куража.
Если опустить техническую часть дела, во многом скучного и грешившего непомерным грузом деталей, то брюссельской резидентуре в конце концов удалось убедить Москву пойти на поводу у нахрапистого Августо. Взвесив все за и против, Остроухов выделил запрашиваемую сумму – пятьдесят тысяч долларов, но делиться уступкой не спешил. Должно быть, склонялся выждать еще немного. Сомнения далеко не рассеялись.
Однако ходу событий было так угодно, что в те же дни генерал принимает решение, круто меняющее его судьбу. Совершив один из дерзновеннейших проступков в истории системы, которой до недавних пор верою и правдою служил, из столпа режима он превращается в ее злейшего врага.
Всесильный и практически безнадзорный Остроухов в считанные недели перепрофилирует валютный бюджет Управления, изымая из него немалую по западным и астрономическую по совковым меркам сумму. Отнюдь не с целью прорыть лаз в Лэнгли, а дабы основать смелый экономический