Я имею право жить там, где пожелаю.
Поляков: Ваше желание как-то связано с присутствием Марьи Сергеевны?
Отчим: Думаю, вас это не касается.
Поляков: До тех пор, пока я не пойму, что здесь случилось, меня касается все… (Делает вид, что пишет, а на деле рисует бессмысленные каракули). Расскажите о вечере перед пропажей Федора Михайловича. Что он говорил? Как себя вел?
Отчим: Дядя плохо себя чувствовал и сказал, что хочет лечь пораньше.
Поляков: Он был болен?
Отчим: Легкое недомогание. Проблемы с пищеварением.
Поляков: И давно это началось?
Отчим: Неделю назад.
Поляков: Он обращался к врачу?
Отчим: Да, но доктор не счел его состояние опасным. Вероятно, причиной стало нервное перенапряжение – как раз накануне потерпела крушение баржа, принадлежавшая дядюшкиному пароходству.
Поляков: Я что-то об этом слышал. Десять жертв, кажется. Жуткая драма…
Отчим: Одиннадцать.
Поляков: Одиннадцать смертей, подумать только! Сколь тяжкий крест для совести честного человека… Как вы думаете, что могло произойти в ночь исчезновения Федора Михайловича? Вы, кажется, первым бросились на поиски?
Отчим (оживляется): Искал, разумеется, искал! Прямо с утра, когда он к завтраку не спустился, поднял шум, всех собрал, и… А как же иначе – не последний ведь был человек! Меценат! Почетный гражданин!
Поляков (себе): Был…
Отчим (с жаром): Дело в том, что после той, как вы говорите, «драмы», дядюшка повредился рассудком. Мария отказывалась это замечать, списывала на переутомление, но я-то видел…
Поляков: Вы специалист?
Отчим: Любитель. Но прочел достаточно книг, чтобы утверждать – дядя был не в себе. И той ночью… Да, той ночью… (Значительно глядит на Полякова). Я уверен, что той ночью, измученный демонами вины, он вышел из дому…
Поляков: В пижаме и домашних туфлях?
Отчим (не позволяет сбить себя с толку): Вышел из дому и направился к деревянному мосту – это недалеко, с полверсты, если напрямик через овраг. Течение там настолько сильное, что если б он задумал разделить страдания невинно убиенных матросов своих, то вынырнул бы у Боженьки на небесах.
Поляков: У вас клей на руках. Чем вы занимаетесь?
Отчим (быстро прячет ладони под стол, натянуто улыбается): Я чучельник. Это мое увлечение. Hobbyhorse, знаете ли. Конек.
Поляков: Мрачноватый конек…
Отчим: Отнюдь! Разве сберегать изначальную форму того, что должно было обратиться в тлен – не искусство, равное работе скульптора? Разве нет божественной искры в том, чтобы обманывать смерть?
Поляков: Тут пахнет самообманом. Вы не в силах вдохнуть в свои творения жизнь.
Отчим: Да, они не живы в общепринятом смысле. Однако благодаря мне они продолжают существовать. Переходят в новую ипостась. Становятся вещами. Вещность и вечность созвучны недаром, вам так не кажется?
Поляков (передергивается): Можете быть свободны.
Отчим