щий звук вновь вырвал сознание Михаила из мира сонных грёз. «Светает» – печально констатировал Миха (как его раньше называли друзья, которых мишина супруга Света именовала не иначе, как «дружками»). Тусклый утренний свет ещё не взошедшего солнца был как будто заодно с препротивными звуками, доносившимися со стороны злополучной коммунальной кухни. Свет и шум безжалостно развеивали клубы сладкой дремоты, вновь выбрасывая мишину личность в неприглядную реальность комнаты триста двенадцать в коммунальной квартире номер семь с половиной в доме двести тринадцать дробь два, литера А, строение один, по неуютной обветшалой и какой-то запущенной улице с сюрреалистичным названием «улица имени Серпа и Молота». Так как подлинных имён данных прекрасных орудий тяжёлого труда никто (почти) не помнил, а также из-за редкостной извилистости узкой улочки и преобладания коммуналок в окрестных домах, местные жители прозвали её Серпентарием.
Михаил, недовольно кряхтя встал, пошатываясь добрел до бутыли с водой, и, подставив под носик ручного насоса розовую кружку с надписью «Наташа», пару раз с усилием надавил на поршень. С утробным бульканьем в чашку плюхнулось некоторое количество жидкости. Гадостный звук не утихал. Миха с самыми недобрыми намерениями побрел по бесконечным полутёмным коридорам коммуналки, пытаясь на слух определить источник раздражителя. «Так, дверь в комнату Говядин, нет, не отсюда». Говядинами соседи называли семью Николая Бойковича и Мальвины Степановны Телковых. Коля Говядина работал на мясокомбинате, и, выпивши, любил рассказывать леденящие кровь истории об этом загадочном предприятии, а Мальвина торговала мясом на небольшом рынке, совсем невдалеке от дома. Из их троих детей, двумя младшенькими – школьниками Филей (Филиппом) и Алей (Алевтиной) семейство Говядин вполне могло гордиться. Но вот старшая дочка – студентка Алёна, предала семейные ценности Телковых, и «ударилась» (по меткому выражению Мальвины Говядины) в какое-то радикальное вегетарианство. Мальвина, пожалуй, что и небезосновательно, бранила мужа за то, что он с детства подрывал хрупкую психику девочки ужасающими рассказами о зловещем мясокомбинате.
Нетвёрдой походкой Миша шёл дальше. Металлическая решётчатая дверь в комнату Романюк была завешена потрёпанной занавесью, немного недостававшей до края. В просвет Миша успел разглядеть видавший виды диван мрачно багрового цвета, и полные вековой тоски глаза Глаши – Глафиры Баровны. Когда-то молодая семья Романюков получила хоть и крохотную, хоть и лишённую окон, но свою, отдельную от родителей и целого табора прочих родственников, комнатку в доме, который ещё тогда в ближайшие пару лет вроде как собирались расселять. За прошедшие годы у Жанна Рустемовича и Глаши родилось, и уже практически выросло двое детей. Романюки было смирились с непростыми жилищными условиями, привыкли ко всем коммунальным «радостям», встроились в сложную схему вражды и союзов между соседями. Но одной грозовой весенней ночью, когда потоки ливня яростно хлестали по не слишком целой крыше, и тонкими печальными струйками стекали по стенам квартир с верхних этажей на нижние… Так вот именно в эту неспокойную ночь у семьи Романюков буквально земля ушла из-под ног. Сначала в их скудной каморке всё начало как-то нехорошо дрожать и гудеть. Глаша, бабка которой, по слухам, была настоящей ведьмой, принялась что-то шаманить, даже попробовала изобразить древний и весьма гнусный семейный ритуал, передававшийся в их роду из поколения в поколение, но тщетно – на утро Романюки проснулись уже в подвале. Суеверный ужас Глафиры никогда бы не умалился, но в итоге всё же выяснилось, что комната Романюков, в которой до них сменилось множество жильцов на поверку оказалась лифтом.
Дом, который на протяжении всей своей истории был поделён на коммунальные квартирки, комнатки, комнатушки и комнатёнки, при строительстве задумывался как дорогой и престижный. В планировке этого дома были светлые просторные помещения, широкие лестницы и большой лифт (к которому по тем временам полагался еще и лифтёр). Но в вихре перемен состоятельные жильцы так и не въехали в предназначенные для них фешенебельные апартаменты. Дом заселялся и доделывался впопыхах, после революции, обширные "барские" покои разделялись на скорую руку возведёнными перегородками, всюду нарезали квадратные метры на новые комнаты. Та же судьба постигла и ту небольшую тёмную клетушку, которая, впоследствии досталась в пользование семейству Романюков. За всё это время лифта в данном помещении так никто и не опознал.
Однако, обезумев ли от коммунального быта, или просто поржавев и обветшав, лифт-инкогнито, на старости лет зажил своей жизнью. Он опускался, поднимался, останавливался надолго или мотался туда-сюда без устали, вызывая у Романюков приступы морской болезни. Безо всяких видимых причин, будто подчиняясь неведомой, и, похоже, враждебной клану Романюков, воле. По коммуналке поползли слухи о якобы виденном кем-то призраке лифтёра, который так ни разу и не запустил лифт (по крайней мере, при жизни). Злые языки (а в коммунальных условиях, таковые исторически численно преобладали) поговаривали, будто призрак лифтёра шастал в дождливые ночи по бесконечным коридорам и закоулкам и наипечальнейшим голосом звал лифт по имени "Гена".
Не исключено, конечно, что подобные слухи происходили из не слишком надёжного источника в зеленовато-бледном