она к Шатову, – и так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
– Пьяный человек и негодяй, – пробормотал как бы нехотя Шатов.
– Что ж, он все такой глупый?
– И, нет, он не глупый совсем, когда не пьяный.
– Я знал одного генерала, который писал точь-в-точь такие стихи, – заметил я смеясь.
– Даже и по этому письму видно, что себе на уме, – неожиданно ввернул молчаливый Маврикий Николаевич.
– Он, говорят, с какой-то сестрой? – спросила Лиза.
– Да, с сестрой.
– Он, говорят, ее тиранит, правда это?
Шатов опять поглядел на Лизу, насупился и, проворчав: «Какое мне дело!» – подвинулся к дверям.
– Ах, постойте, – тревожно вскричала Лиза, – куда же вы? Нам так много еще остается переговорить…
– О чем же говорить? Я завтра дам знать…
– Да о самом главном, о типографии! Поверьте же, что я не в шутку, а серьезно хочу дело делать, – уверяла Лиза все в возрастающей тревоге. – Если решим издавать, то где же печатать? Ведь это самый важный вопрос, потому что в Москву мы для этого не поедем, а в здешней типографии невозможно для такого издания. Я давно решилась завести свою типографию, на ваше хоть имя, и мамá, я знаю, позволит, если только на ваше имя…
– Почему же вы знаете, что я могу быть типографщиком? – угрюмо спросил Шатов.
– Да мне еще Петр Степанович в Швейцарии именно на вас указал, что вы можете вести типографию и знакомы с делом. Даже записку хотел от себя к вам дать, да я забыла.
Шатов, как припоминаю теперь, изменился в лице. Он постоял еще несколько секунд и вдруг вышел из комнаты.
Лиза рассердилась.
– Он всегда так выходит? – повернулась она ко мне.
Я пожал было плечами, но Шатов вдруг воротился, прямо подошел к столу и положил взятый им сверток газет:
– Я не буду сотрудником, не имею времени…
– Почему же, почему же? Вы, кажется, рассердились? – огорченным и умоляющим голосом спрашивала Лиза.
Звук ее голоса как будто поразил ero; несколько мгновений он пристально в нее всматривался, точно желая проникнуть в самую ее душу.
– Все равно, – пробормотал он тихо, – я не хочу…
И ушел совсем. Лиза была совершенно поражена, даже как-то совсем и не в меру; так показалось мне.
– Удивительно странный человек! – громко заметил Маврикий Николаевич.
Конечно, «странный», но во всем этом было чрезвычайно много неясного. Тут что-то подразумевалось. Я решительно не верил этому изданию; потом это глупое письмо, но в котором слишком ясно предлагался какой-то донос «по документам» и о чем все они промолчали, а говорили совсем о другом; наконец, эта типография и внезапный уход Шатова именно потому, что заговорили о типографии. Все это навело меня на мысль, что тут еще прежде меня что-то произошло и о чем я не знаю; что, стало быть, я лишний и что все это не мое дело. Да и пора было уходить, довольно было для первого визита. Я подошел откланяться Лизавете Николаевне.
Она,