с ходом тысячелетий. В ней нет места большим людям, глобальным думам. Мы, милок, этих вселенских пропорций не замечаем – сравнить-то не с чем. А плотность пространства стремится к какому-то там абсолюту, как до Большого взрыва. Уяснил? Что тебе мелочность, Тикай, то ученым мужам – эволюция души человеческой!
Тикай. Надо же, какую ахинею вам Логика скормила. Словами тех самых ученых мужей, тенденция прямо противоположная. Пространство со времен Большого взрыва расширяется. Его прямо-таки распирает, и близится тепловая смерть Вселенной, когда энергия и материя так рассеются, что время даст по тормозам, и все, полный финиш, никаких больше «тик-так» и полдников.
Взрывович раскрывает рот, чтобы с чем-то возразить, но сдерживается и со свистом пускает воздух носом.
Метумов. Логика как раз придерживалась теории, содержательно близкой к вашей, – теории Большого апельсина.
Тикай. Приехали.
Метумов. Одна из аксиом нинизма гласит, что Вселенная расширяется от созревания. В Судный день ее омоют и съедят. Или так, или она сгниет, если у Большого едока аллергия на цитрусовые.
Истина. Что у тебя с глазом, Тикай?
Тикай. Сама знаешь, мой случай – кошмар отоларинголога: глуховат, имею ринит, фарингит и тонзиллит в придачу, нос уже ни гугу, но что творится последние пять лет с моими глазами, то непосильно решить никакому окулисту.
Истина. Не томи.
Тикай. Безнадежная катаракта.
Истина. Звучит отвратительно. Взгляните, Цветан.
Метумов. Провидческий фурункул роговицы.
Истина. Думаете?
Метумов. Однозначно.
Тикай. Шарлатан! Чучело огородное!
Метумов. А позвольте-ка взглянуть на ваши запястья.
Тикай. А ну нет!
Драма. (Слышит ее один Тикай.) [Иголочки и порошки – наши тайные грешки!]
Истина. Везите тогда его на бамбук, а глаз извлеките в приемной от греха подальше. Мы с Большим здесь задержимся.
Вакенгут. (Цветану.) Я проследую за вами. Помогу, чем смогу.
Истина. Впишите его к себе поближе и подселите Агента, пусть наблюдает.
Тикай. Я все слышу.
Истина. Ключик тогда поищите в ногах Раисы Валерьевны, если не брезгуете.
Вспышка с хлопком – перегорает лампа, – и опять непроницаемый мрак.
Истина. Ну и черт с ней. Мы закончили. Сам себе приговор выписал, сам в петлю влез и сам с плахи бросился. Поражаюсь, как я проглядела? Дети портятся быстро, как бананы. Два дня их не наблюдаешь, а на третий они уже пропали. Смеешься? А мне не смешно. Когда полетели бомбы, чувство юмора мое легло под каток. Давку пережило, но стало таким плоским. Минуточку. Мигрень клюет виски, а ноги ватные, как после любви. (Пауза.) Матушка тут еще скончалась. Помнишь ее, Первую Инстанцию? Все, мы ее потеряли. Потом, правда, нашли, но она к тому моменту уже забродила. С одной стороны – горе, а честно сказать – заманала старая! И то у нее болит, и се болит! Уж слегла, вся она больная! А умерла, как здоровая! На коляске своей вздумала укатить в Москву и выйти замуж за офицера. На полпути у нее отказало сердце, а вместе с ним печень, легкие