городе на убере поистине преступно и не рационально. Мне пришлось согласиться и начать гуглить ближайшую трамвайную остановку.
Некоторое время спустя, я уже стояла, вцепившись в ярко-желтый поручень у широкого окна в конце трамвая и проклинала этот шедевр чешской промышленности, на каждом резком повороте ощущая себя не меньше, чем на каких-то американских горках. Болтанка окончательно уничтожала меня в это холодное утро, приправленное головной болью и моими отчаянными поисками горячего черного чая, единственного спасающего меня от послеперелётной мигрени средства.
Проехав по мосту через реку, трамвай начал петлять в каком-то подобии горного серпантина, все выше забираясь на покрытый хаотично раскинувшимся парком холм. Вынырнув из гущи деревьев, по обеим сторонам пронеслись старинные домики, краснокирпичные, с уютными маленькими садиками и квадратными дымоходами. Трамвай замер на светофоре у старого здания школы, увитого плющом. В школьном дворе шелестели раскинувшимися кронами огромные дубы, под которыми бегали детишки в разноцветных курточках и резиновых сапожках. Одного из них, ещё совсем малыша, мама качала на висевших там же качельках. Ветер развевал её выбивающиеся из-под воротника пальто волосы и она постоянно свободной рукой пыталась их поправить. Малыш, раскачиваясь всё сильнее, высоко запрокидывал ноги и смеялся.
Почему-то, я не могла оторвать глаз от этой мамы с её малышом и еще долго наблюдала, как она всё качает его, пока они оба не превратились в маленькие точки в окне трамвая.
Вскоре мы услышали название своей остановки и стали протискиваться к выходу. К великому сожалению, весь трамвай похоже намеревался проделать то же самое. Открылись двери и мы влились в огромную толпу галдящих на всех возможных языках туристов. Они махали своими дурацкими флажками, без конца щёлкали объективами камер и препирались с гвардейцами, стоящими у рамок металлоискателей, за право тащить и дальше свою тёплую, выдохшуюся кока-колу. Невозможно было ступить и шагу, чтобы не уткнуться в кого-то, позирующего на фоне чего-то. Всё это подразумевалось как должное, и никто не возмущался, что его толкнули и сам ни перед кем не извинялся. Перед нами был поистине великий котёл народов в самом его отвратительном буквальном смысле.
Тут важно заметить, что я никогда не испытывала какого-то особого восторга по поводу всей этой готики и средневековой архитектуры. Наверное, мне даже казалось в некотором роде пошлостью восхищение, адресованное настолько явной красоте. Словно, нельзя было что-то сильно любить просто потому что это очень красивое и большое. В моём представлении – это было что-то вроде поклонения простого народа перед грандиозным размахом Версаля – слишком очевидно, и потому, совсем неприемлемо для того, кто не хочет уронить собственное достоинство.
Перед огромным, уходящим двумя угольно-чёрными шпилями в серое пражское небо собором святого Вита, толпа роняла своё достоинство с исступлением и невиданным размахом. Очередь на вход внутрь извивалась