боялся замерзнуть (прецеденты у нас бывали). Иногда вдруг на тебя наваливалось сладкое оцепенение, уходила боль, усталость, заботы. Тебя охватывало блаженное состояние и легкое, сладостное головокружение. В таких случаях я рывком встряхивался, боялся, что вот так однажды не очнусь и замерзну. Было и легкое сожаление: а может лучше было б и не просыпаться, чтоб не видеть эту гнусную, мерзкую действительность.
Холод я бы еще долго терпел, но приспичило на улицу по малой нужде, это от холода бывает такое.
Никуда не денешься, придется вылезать из-под одеяла, одеваться, идти на улицу. В отличие от зубной боли эта боль сама не пройдет.
Я быстро сбегал за вагончик, до ближайшей елки, забросал следы от желтых струек снегом и вернулся обратно.
В обоих кубриках тихо переговаривались, никто уже не притворялся спящим. Расчет верный – раз уж я встал, то растоплю печку, все равно согреться надо. Я открыл топку, стал загружать ее дровами. Сверху полил их соляркой из баночки, чтобы лучше разгорались. Двери в кубрики были закрыты, ребята меня не видели, поэтому они притихли, прислушиваясь к моей возне с печкой.
Наша печка имела паскудный характер, пока не прогреется дымоход дым идет не в трубу, а обратно, через поддувало в вагончик. Я поджег дрова и дым потянуло в вагончик. Тамбур стал наполняться отвратительной соляровой гарью. Я открыл дверь на улицу, чтобы проветрить.
– Саня, кто там пришел? – крикнули из кубрика.
Я среагировал мгновенно (Сейчас вам устрою дешевую жизнь!):
– Здравия желаю, товарищ полковник! – громко, четко так сказал.
И прикрыл дверь.
И моментально в обоих кубриках все вскочили, стали судорожно одеваться, кто-то спрыгнул кому-то на ногу и получил за это в морду, слабо пискнув. Кто-то перепутал ватные штаны, у кого-то запропастилась шапка. Наконец, все оделись, и сели на койках, боясь выглянуть, вдруг комбат еще возле вагончика.
Я зашел в кубрик, скинул валенки и, довольный собой, растянулся на одеяле. Людям гадость – на сердце радость. Не хотели печку топить!
– Саня, где комбат? – спросили меня осторожно, негромко и с оглядкой.
– Пошел к другому вагончику.
– А ты чего завалился? Он ведь вернуться может, давай по быстрому на камбуз, там поди уже завтрак готов.
– Да забил я на комбата!
– Ты чо, оборзел вконец?
– А что, не видно!
Они уже ничего не понимали, а я невозмутимо лежал, про себя наслаждаясь ситуацией.
И тут в окошко ребята увидели, что с камбуза идет какой-то салага с чайником в руке.
– Эй ты, дух, – крикнули ему, – иди сюда!
– Чего? – спросил он, подойдя.
– Где комбат?
– Какой комбат?
– Ну, только что от нашего вагончика к вашему отошел.
– Да нет никакого комбата, ни в нашем вагончике, ни на улице, вы что, охренели, в натуре!
Воздух содрогнулся от страшного мата, которым вся дурколонна крыла меня в течение пяти минут. А через пять минут