словам, быстроглазым (Алюня удивлялась их поразительному сходству). А надо сказать, Витька закончил школу с радиотехническим уклоном. И предложили ему отремонтировать радиоточку в храме. И взялся он ее обслуживать. И три месяца ходил исправно сын советского разведчика, тайно занимаясь делом несовместимым с «высоким званием советского врача»: посмотрит быстренько больных, запишет истории болезни и часов в двенадцать уже халат снимает, в шкафчик вешает, а мне шепчет (мы в то время вместе работали): «В храм Божий, в храм Божий пора!»… На столе у него дома появился катехизис, его увлекли христианские догматы. Уверовал он с необычайной быстротой и готовностью. «Воцерковляться, воцерковляться, Палыч, надо!»… Рассказывал о том необычном впечатлении, которое производила на него таинственная тишина и сумрак сводов храма, когда не было посетителей и, поднявшись на стремянке под своды, ближе к святым, он чинил проводку. А однажды многозначительно сообщил: «Владыке уже обещали представить!» Встрече этой придавал он важное значение: надеялся, возьмут в церковь на постоянную работу, хотя вслух об этом не высказывался. Наконец встреча состоялась: «Глянул на меня Владыко, как насквозь, ничего не сказал и пошел!» – рассказывал Витька. – Ну а дальше что? – спрашиваю. – А дальше не знаю, посмотрим, – многозначительно сказал Витька, – такой человек видно Владыко, с одного взгляда рассекает, ему и разговаривать не обязательно… …Немного времени спустя, придя на работу, я обнаружил Витьку в разгневанных чувствах. – Обманули меня святые отцы, представляешь, обманули! – говорил он, гневно сверкая глазами. – В чем дело? – Представляешь, прихожу я вчера в радиорубку, а там какой-то мужик возится. Вы кто? – говорю, – А я, говорит, инженер, здесь работаю, был четыре месяца в командировке в Ленинграде… Я ни слова не сказал – развернулся и ушел!… Очень обиделся мой друг, что святые отцы не оценили его бескорыстия. А может быть, и напрасно, может быть, это было последним испытанием?… ** Но не таков Витька, чтобы долго унывать и находиться в бездействии. Возмущали его воображение все новые идеи. Отсюда начинается новая история, история с протарголом, обыкновенными детскими капельками от насморка. Кажется – ну что в них особенного? – но и тут проявился необыкновенный полет витькиной мысли. – Слушай, Палыч, – спрашивает он меня однажды, – а не можешь ли ты достать протаргол? – и по таинственному, пониженному тону я понимаю – мой друг уже замыслил нечто чрезвычайно важное, но пока не пойму что. – А чего его доставать – в любой аптеке есть… – Мне много надо… – еще более понизив голос говорит Витька. – Сколько флаконов? Витька некоторое время молчит, как бы раздумывая, стоит ли меня посвящать в тайну. – Ведро, – наконец говорит он. – Да зачем тебе столько?! – не выдерживаю. Витька смотрит на меня как бы издали, с сожалением и объясняет как Миклухо-Маклай папуасу. – Это же
