какой-то злой».
Я добрый был.
Недолго это было.
Меня ломала жизнь
и в зубы била.
Я жил
подобно глупому щенку.
Ударят —
вновь я подставлял щеку.
Хвост благодушья,
чтобы злей я был,
одним ударом
кто-то отрубил!
И я вам расскажу сейчас
о злости,
о злости той,
с которой ходят в гости,
и разговоры
чинные ведут,
и щипчиками
сахар в чай кладут.
Когда вы предлагаете
мне чаю,
я не скучаю —
я вас изучаю,
из блюдечка
я чай смиренно пью
и, когти пряча,
руку подаю.
И я вам расскажу еще
о злости…
Когда перед собраньем шепчут:
«Бросьте!..
Вы молодой,
и лучше вы пишите,
а в драку лезть
покамест не спешите», —
то я не уступаю
ни черта!
Быть злым к неправде —
это доброта.
Предупреждаю вас:
я не излился.
И знайте —
я надолго разозлился.
И нету во мне
робости былой.
И —
интересно жить,
когда ты злой!
«Что сделала со мною ветка вербы…»
Что сделала со мною ветка вербы
в бутылке из-под ацидофилина?
Что сделал пар над мартовским асфальтом
и капли у сосулек на концах?
Я шапку снял. Хожу и улыбаюсь.
Плохой поэт мне кажется хорошим.
Хороший представляется великим,
а о себе уж я не говорю.
Мне говорят: «Взгляните – это циник».
Я негодую: «…Это все неправда…
Застенчивость души своей девичьей
цинизмом внешним прикрывает он…»
Кричит кассирше кто-то в магазине:
«Вы пять рублей недодали мне сдачи!»
Я тихо на пол пять рублей роняю:
«Вы уронили… Поднимите их…»
Мне кажется – плохого я не делал,
хотя и знаю – делал я плохое,
и думаю, что обо мне ты думаешь,
хотя и знаю, что не обо мне.
И страшно мне того, что ветка вербы
в бутылке из-под ацидофилина
утратит вдруг значение свое…
Патриаршие пруды
Туманны Патриаршие пруды.
Мир их теней